Владимир Алексеевич Пяст

Третья книга лирики

Третья книга лирики

От автора

Этот маленький сборник стихов, относящийся к 1920 году распадается на две части, из которых первая, «Зубцовский Цикл», по времени написания, непосредственно предшествовала стихам, составляющим цикл лирики автора, названный им «Кариатида». Отделы: «Бесконечная поэма» и «Finale» входят в этот цикл. Вторая книга автора, «Львиная Пасть», обнимает десятилетний период его жизни с 1908 по 1917 год, которому предшествовал период «Ограды», написанной в 1903-07 гг.

В годы 1918 и 1919 ни одного лирического стихотворения у автора не было.

Все стихотворения из «Кариатиды» (и «Зубцовского Цикла») переведены на немецкий язык В. В. Гельмерсеном (летом 1921 года).

Одно из стихотворений (Finale I), включенное в эту книгу, с изменениями напечатано в журнале «Дом Искусств» № 2. Два других («Бесконечная поэма» и «На Альманахе») – в сборнике «Кольца Поэтов». Стихи же – «Зверек» и «Кариатида» – в альманахе (третьем) «Цеха Поэтов».

Зубцовский цикл

«Спросила ты: А как в двадцатом…»

…Спросила ты: «А как в двадцатом,

Способны ль сердце, мозг и плоть

Взаимный холод побороть

И слиться в зареве богатом»? –

– Тогда, в четырнадцатом, я

Был нем, бескрыл и бездыханен;

Из бархатной, узорной ткани

Не рвалась в высь душа моя.

В руках имея два конца

Непорывающейся цепи, –

Я хоронил их в тесном склепе,

С нетвердой ощупью слепца.

Теперь – не то! Мой каждый атом

Спешит вовне себя отдать;

И если зарево видать, –

То это именно в двадцатом!

Июль 1920

Нечто астральное

Мы с тобою взрастили зверька,

Он мохнат, со щетинкой, и черен;

И в своем бытии он упорен,

Не от каждого рухнет толчка.

Хоть конечности слабы его,

Изнутри ни пушинки на лапах,

И, пожалуй, что мускусный запах,

В нем реальней другого всего.

Он исчезнет, – но только когда,

Излечусь я от злого томленья

По тебе, моего вдохновенья

Не по воле святая, звезда.

Июль 1920

«Вместе прожитого утра…»

Вместе прожитого утра

Восхищенная небрежность –

Не повто́ришься ты больше

В этом месте никогда;

В коридоре встреча мельком,

В спальню запертые двери, –

Отголосок глупой ссоры,

Накануне изжитой;

Одинокое купанье

– В исключенье, без костюма, –

И по странам европейским

Вновь занявшаяся грусть;

И возможность слушать голос

Из-за стенки деревянной,

И рождать из каждой ноты

Неожиданность стихов.

Июль 1920

Американке

Милая Джо,

Вот что:

Луиза Олкотт.

Вот бы вам прерии, лассо, мустанга,

Небо над сьеррой вдали голубое,

В сумочку сыр, да лепешку из манго, –

И превратилась бы, Джо, Вы в ковбоя.

С Вами в «и я» поиграть мы могли бы,

Как шаловливые сверстники-дети;

Все бы я выразил мыслей изгибы

В этом простом, неизменном ответе.

Всюду – «и я», как бы, Джо, Вы не бились;

Склеены мы, как явленье с причиной;

– Вплоть до признанья, в кого б вы влюбились,

Если бы, Джо, родились Вы мужчиной.

Институту живого слова

В углу шуршали мыши;

Весь дом застыл во сне;

Шел дождь. И капли с крыши

Стекали по стене.

«Дождь». К. Бальмонт.

Всегда возможен поворот

Фортуны к несчастливцам даже!

Я обращаюсь к Рае-Саже:

«Благословенен твой приход».

У побежденного вождя

Прибита вся живая сила, –

И вдруг меня ты оросила

Небесной музыкой дождя.

Шуршала мышь. В стене жучок –

Точильщик медленно тиктакал;

– Без войска вождь беззвучно плакал,

Он сам как дождь слезой истек.

Тут, о Пенкевич, вспомнил я,

О Евдокимовой, Герзони, –

И в тяжком и протяжном стоне

Вся изошла душа моя.

Шурыгин, Тотеш, Гиллельсон,

И Алексеева с Пясецкой, –

Ужели все вы – только детский,

Лишь несбывающийся сон?

И ты, достойная Орлова;

И ты, чей в рыжих волосах

Огромный бант – внушает страх

Завистникам «Живого Слова», –

Ты, Рада Гейнике. – И ты,

Михайлова, в игре певучей

Ее соперница; могучий

Служитель чистой красоты;

– Исчезли все вы как мираж,

Как дра́знящие сновиденья;

Моих руин – со дней паденья

Усадьбы Эшеров – я страж.

Исчезли вы, как тень, как дым;

Как блеск утерянного рая;

И вас не пеплом Сажа-Рая,

Но ливнем кроет золотым

О, если б я не презирал

С младых ногтей понятья «кража», –

То уверяю, Рая-Сажа,

Я вас бы первую украл!

Июль 1920.

Т. П. Л-ой

Колдунья, чей взор роковой

Сильнее безумного взора

Поэта с душой огневой,

Живет под острогом, у бора.

Она прилетала вчера,

И здесь ворожила так долго, –

И вот обезводела Волга,

А я не заснул до утра.

Меня зачурала любовь,

Другою мне сердце пленила, –

И серая, редкая бровь

В нем нимб золотой заменила.

Не здесь, – ты над бором колдуй,

Колдуй над холодным острогом, –

Но в сердце, мучительно-строгом,

Ты мысль обо мне не задуй.

Теперь ворожеины дни;

Неделю стоит новолунье…