Предмет этой книги — не пустота, а скорее то, что вокруг или внутри нее (см. рис. 1). Хотя на самом деле изначально есть невесть что: ничто, нечто неощутимое, фактически нематериальное; нечто протяженное, внешнее, то, что вне нас, то, в чем мы перемещаемся; окрестность, окружающее пространство.

Пространство. Даже не столько бесконечные пространства, чье безмолвие — в силу его непрерывности — порождает нечто похожее на страх, или почти одомашненные межпланетные, межзвездные и межгалактические пространства, а пространства, пусть теоретически, куда более близкие: например, городские или сельские, а еще переходы метро или какой-нибудь парк.

Мы живем в пространстве, в этих пространствах, в этих городах, в этих сельских местностях, в этих переходах, в этих парках. И это кажется нам очевидным. Возможно, это действительно должно быть очевидным. Однако это вовсе не очевидно, само собой не разумеется. Хотя, разумеется, все это реально, а следовательно — и даже вероятнее всего, — подвластно разуму. Можно дотронуться. Можно даже размечтаться. Ничто, например, не мешает нам вообразить что-то не городское и не загородное (не пригородное), или такие переходы метро, которые были бы одновременно парками. Ничто не запрещает нам представить и метро в сельской местности (я даже видел рекламу на эту тему, но — как сказать? — это была такая «рекламная тема»). В любом случае несомненно: когда-то, настолько давно, что ни у кого из нас не сохранилось о тех временах ни одного хоть какого-то четкого воспоминания, ничего этого не было: ни переходов метро, ни парков, ни городов, ни сельской местности. Вопрос даже не в том, чтобы понять, как мы до этого дошли, а в том, чтобы всего лишь признать, что мы до этого дошли, что мы уже здесь: нет единого пространства, единого красивого пространства, единого красивого пространства вокруг, единого красивого пространства вокруг нас, а есть множество участков пространства; один из них — переход метро, другой — парк, третий (тут мы сразу же попадаем в пространства более обособленные), поначалу скромный размерами, потом колоссально увеличился и стал Парижем, тогда как соседнее пространство, изначально обладавшее ничуть не меньшими возможностями, довольствуется тем, что осталось местечком Понтуаз. Еще одна часть пространства, куда больших размеров и приблизительно шестиугольной формы, была обведена жирной пунктирной линией (всего лишь траектория этой пунктирной линии явилась единственной причиной бесчисленного множества событий, в том числе событий исключительной важности), и все, что находилось внутри пунктирной границы, было решено закрашивать фиолетовым цветом и называть Францией, а все, что находилось вне пунктирной границы, закрашивать по-другому (кстати, находящимся вне вышеназванного шестиугольника вовсе не хотелось закрашиваться одинаково: одна часть пространства желала быть одного цвета, другая — другого цвета, откуда и пресловутая топологическая проблема четырех красок, не разрешенная и по сей день) и называть иначе (на самом деле, долгие годы настойчиво рекомендовалось закрашивать фиолетовым цветом — а значит, и называть Францией — частицы пространства, которые не принадлежали вышеназванному шестиугольнику и часто находились от него весьма далеко; но отстоять это, в общем, так и не удалось).

Короче говоря, пространства множились, дробились и разнились. Сегодня они бывают всех видов и размеров, для любого назначения и применения. Жить как раз и означает переходить из одного пространства в другое, стараясь по возможности не ушибиться.

Или, если угодно:

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Чей-то голос (за кадром):

На севере — ничего.

На юге — ничего.

На востоке — ничего.

На западе — ничего.

В центре — ничего.

Занавес. Конец первого действия.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Чей-то голос (за кадром):

На севере — ничего.

На юге — ничего.

На востоке — ничего.

На западе — ничего.

В центре — палатка.

Занавес. Конец второго действия.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ И ПОСЛЕДНЕЕ

Чей-то голос (за кадром):

На севере — ничего.

На юге — ничего.

На востоке — ничего.

На западе — ничего.

В центре — палатка.

А

перед палаткой

какой-то денщик

чистит пару сапог

ГУТАЛИНОМ «ЧЕРНЫЙ ЛЕВ»!

Занавес. Конец третьего и последнего действия.

(Автор неизвестен, запомнилось году в 1947-м, припомнилось в 1973-м)

Или вот еще что:

В Париже есть улица;

на улице — дом;

в доме — лестница;

на лестнице — комната,

в комнате — стол;

на столе — скатерка;

на скатерке — клетка;

в клетке — гнездо;

в гнезде — яйцо;

в яйце — птица.

Птица своротила яйцо;

яйцо своротило гнездо;

гнездо своротило клетку;

клетка своротила скатерку;

скатерка своротила стол;

стол своротил комнату;

комната своротила лестницу;

лестница своротила дом;

дом своротил улицу;

улица своротила город Париж.

Поль Элюар. «Детская песенка из Де-Севр» («Поэзия невольная и поэзия умышленная»)

Я пишу, чтобы пройти себя.

Анри Мишо

1

Я пишу…

Я пишу: я пишу…

Я пишу: «Я пишу…»

Я пишу, что я пишу…

и т. д.

Я пишу: я выписываю на странице слова.

Так, буква к букве, расставляется, составляется, устанавливается, встает, остается текст:

на белой бумаге почти строго

г

о

р

и

з

о

н

т

а

л

ь

н

о

располагается строчка; прочерчивая чистое пространство, придает ему смысл, направление:

слева направо