Приходи ко мне утром, в спешке, в смятении, толком не пробудившись, но уже позабыв, что снилось, трижды прокляв будильник, себя и весь мир, позавтракав полезной овсянкой, от которой ты будешь жить вечно, а все остальные сдохнут, хоть бы уже поскорей. Приезжай ко мне в лифте, в метро на работу, на пригородной электричке, на троллейбусе номер семь, толкаясь, наступая на ноги, задыхаясь, втайне желая всем, от кого пахнет потом и табаком, вариться в кипящем масле, корчиться, громко вопить от боли, а ты будешь торжествующе хохотать, тебе поставят пятерку, подарят собаку, сами разденутся, купят велосипед. Первым уроком сегодня черчение, вторым стоматолог, третьим квартальный отчет, а четвертым уроком нынче по расписанию я, староста отмечает отсутствующих, не сбежишь, не отвертишься, законспектируешь, доложишь начальству, объяснишь недовольным родственникам, выучишь наизусть, сдашь экзамен, откроешь зачетку, когда я метнусь навстречу, застряну у тебя в животе, напьюсь твоей крови. Имя мне будет Джид, а твое не успею спросить.

…Приходи ко мне в полдень, когда солнце так высоко и так яростно, ярко пылает, что кажется, нет ничего, кроме его ослепительно-белых лучей и золотой сияющей пыли; спойлер: не «кажется», ничего кроме них действительно нет. Полдень – лучшее время, чтобы прозреть, расстаться с иллюзиями, научиться видеть реальность такой, какова она есть, а увидев, оцепенеть от ужаса, но ни в коем случае не кричать, чтобы никто не услышал и не подумал, будто ты сумасшедший дурак, такому не место в светлом солнечном мире, в цивилизованном обществе, в доме образцового содержания, в элитном собачьем приюте с веганским кормом, в сияющем офисе блаженного Ратнасамбхавы, гнать его, отовсюду гнать. Не выдавай себя, не кричи, все равно не поможет, только я тебе помогу, приходи ко мне в полдень один, без спутников и свидетелей, даже тень с собой не бери. Приходи ко мне тайно, закутавшись в покрывало, полумертвый от ясности, легкий, как пепел, веселый от смертного страха, приближайся медленно, крадучись, кружась, как невесомая пыль. Я войду в твое солнечное сплетение, вспыхну и засияю, как сияет полуденный мир. Имя мне Чинкуэда, твоего знать не хочу.

Приходи ко мне после обеда, сытый, расслабленный и довольный, дремлющий наяву за столом, заново забывший себя, приноси с собой свое время, которого не осталось, приводи с собой всех, кого никогда не любил, черную кошку, которую приютил, а потом выгнал за то, что была неласкова, желтого пса, которого пристрелили за то, что тебя укусил, сизого голубя, которого мог переехать машиной, но в последний момент побрезговал и свернул. Иди и не оборачивайся, обернешься – увидишь груды сокровищ, которые растерял по дороге, и свои дырявые руки, такими уже ничего не собрать, станешь оплакивать упущенные возможности, не утешишься, только ослепнешь от слез. Иди на мой голос впотьмах, на ощупь, отяжелевший от сытости, ошалевший от лютого голода, иди, натыкаясь на стены, все круша на своем пути, бранясь от злости, всхлипывая от беспомощности, кривясь от предчувствия боли, которая пронзит тебя позже, когда я войду в твое сердце и навсегда там останусь. Имя мне Дага, а ты свое потерял.

Приходи ко мне в сумерках, когда тени открывают глаза, воздух становится синим, и зажигаются фонари. Выйди из магазина, фитнес-клуба, автобуса, косметического салона, кофейни, неважно, главное выйди оттуда вот прямо сейчас на улицу города, который однажды выдумал, целых десять секунд в него верил, десять минут о нем горевал, десять часов считал себя идиотом, десять дней никому о нем не рассказывал, а потом, конечно, забыл. В этом городе я всегда жду тебя в сумерках на перекрестке, который ты когда-то увидел, а названия улиц на табличках прочитать не успел. Приходи ко мне, я дождусь, обожгу тебя синим сумраком, согрею фонарным светом, коснусь твоей шеи лезвием, так ласково, что убегать не станешь, да и куда тебе здесь бежать. Имя мне Нагината, а твое не имеет значения, чего зря гадать.

Приходи ко мне ночью, когда так темно, словно нас уже нет; но мы еще есть, не надейся, так легко не отделаешься, не ленись, поднимай свои веки, пересчитывай деньги и квадратные метры, допивай свою горькую чашу, доедай диетические голубцы, надевай пальто, не забудь про шапку и шарф, варежку потерял, мама будет ругать, ты не плачь, завяжи шнурки, затяни их потуже, открывай окно, выходи. Забери с собой несколько сотен чужих секретов, которые по глупости разболтал, и одну настоящую тайну, которую выдал нарочно, чтобы все рухнуло, и свое отчаяние от того, что не рухнуло, не получилось, плохо предал, неэффективно, не рассчитал, мама будет ругать, свет померкнет, наступит ночь. Приходи ко мне ночью в шапке, с шарфом на горле, со шнурками во рту, не пожалеешь, я тебя обниму, снесу тебе голову одним поцелуем, сверху, с оттяжкой, имя мне будет Шамшир, а у тебя не будет ни имени, ничего.

Приходи ко мне на рассвете после бессонной ночи, выпив для храбрости крепкой холодной воды из-под крана, приноси с собой память обо всех бессонных ночах, тоску неизвестно о чем и другую, известно о чем, но кому от этого легче, и усталость, от которой хочется плакать, но взрослые люди не плачут, взрослые люди поют караоке, в хоре и в душе, взрослые люди пляшут, всегда на чьих-то костях, мы с тобой тоже спляшем, я на твоих, а ты на игральных, если хватит удачи, выпадет стрит, улица, по которой сможешь уйти почти невредимым, с опаленной бровью, ладонью, щекой и судьбой, вернуться домой на рассвете, подняться пешком на четвертый этаж, ключ потерял, но дверь нараспашку, хлопает на ветру, солнце взошло, вода по колено, вишни в цвету, зеркало в коридоре сверкает, как медный щит, глянешь – окаменеешь, но успеешь узнать меня. Я смотрю на тебя из зеркала, я – твое отражение, я – доживший до этого утра ты.

А ты думал, кто?

Впервые это случилось, когда ему было тринадцать – здоровый, в сущности, лоб. Сказками уже давным-давно не зачитывался; собственно, вообще ничем не зачитывался с тех пор, как в трех кварталах от дома открылся видеосалон, куда всеми правдами и неправдами стремился попасть хотя бы пару раз в неделю. Взахлеб смотрел ужастики и боевики.

А город, который он увидел, был совершенно сказочный, как с картинки, даже скорей из мультфильма – знал бы про аниме, сразу подумал бы: «анимешный», – но этого термина тогда еще не употребляли. Светлые стены невысоких, как бы нарочито хрупких домов, разноцветные оконные стекла, хрустальные крыши, бесчисленные мосты, протянутые не только над узкой быстрой рекой, но и просто над улицами, между домами, на уровне второго – третьего этажей, лестницы всех мыслимых форм и конструкций, соединявшие тротуары с мостами и крышами, иногда – с тенью соседнего дома, с проплывающим облаком или просто ни с чем.

Он тогда болел; ничего серьезного, обычная простуда, но часто просыпался от кашля, жадно пил воду из специально оставленной на стуле возле дивана чашки и снова засыпал. Под утро вода в чашке закончилась. Вставать было лень, но пить хотелось так сильно, что пришлось. Босиком пошлепал на кухню, напился, вернулся обратно в комнату и совершенно случайно взглянул в окно. Сон слетел с него сразу, да и с кого бы он не слетел, когда за окном вместо заслоняющей половину неба блочной девятиэтажки какой-то фантастический, невозможный город с мостами, хрустальными крышами и винтовыми лестницами, ведущими в никуда.