Тринадцатое мая — самый несчастливый день в году. Хуже всего, если выпадает на пятницу. В этом году 13 мая был понедельник — тоже ничего хорошего, но Мартин презирал суеверия и в любой день без колебаний брался за важное дело или без опаски садился в самолет.

Утром в школьном портфеле сына Мартин обнаружил пистолет. Вернее, в сумке — когда сам Мартин еще ходил в школу, такие называли ранцами.

В куче потрепанных задачников, учебников и мятых листков, к которым примешалась пара футбольных гетр, пистолет показался было Мартину настоящим, и секунд пятнадцать он с ужасом думал, что Кевин обзавелся огромным револьвером неизвестной системы. Убедившись, что это всего лишь копия, Мартин все же не замедлил ее изъять.

— С этой игрушкой можешь проститься, — сказал он сыну. — Навсегда!

Все это произошло в машине Мартина без малого в девять утра 13 мая по дороге в Кингсмаркэмскую школу. Плохо застегнутый портфель упал с заднего сиденья, и часть содержимого вывалилась на пол.

Кевин уныло проводил взглядом револьвер, исчезнувший в кармане отцовского плаща. Выходя из машины, он что-то пробормотал на прощанье и, удаляясь, ни разу не обернулся.

Таким было первое звено в цепи событий, которая приведет к пяти смертям. Если бы Мартин нашел пистолет прежде, чем они вышли из дому, ничего бы не случилось.

Если, конечно, не верить в судьбу и предопределение. Если не верить, что наши дни строго отмерены.

Если же представить, что дни нашей жизни сочтены и пронумерованы в обратном порядке — от смерти до рождения, то для Мартина наступил День Первый. Понедельник, 13 мая.

То был выходной, Первый День жизни сержанта Мартина, детектива Кингсмаркэмской уголовной полиции. Он выехал из дому в десять минут девятого, чтобы управиться с ремонтом «дворников», и по дороге в мастерскую завез сына в школу.

Погода стояла ясная — солнце, чистое небо, и прогноз был хороший, но Мартин все равно не рискнул бы ехать с женой в Истборн на целый день с неисправными «дворниками».

В гараже произошла классическая сцена. Приемщик будто впервые услыхал о нем, хотя два дня назад Мартин обо всем договорился по телефону, а единственный механик качал головой и говорил, что они, может, и успели бы, но Лес неожиданно уехал по срочному вызову, так что лучше Мартину оставить номер, ему позвонят…

В конце концов, Мартин выжал из него обещание, что все будет готово к половине одиннадцатого.

Из мастерской он возвращался пешком по Куин-стрит. Большинство магазинов было еще закрыто. Встречные прохожие спешили на лондонскую электричку. В правом кармане Мартина, оттягивая полу плаща, лежал револьвер. Большой и тяжелый, ствол четыре дюйма длиной. «Вот так оно и было бы, — думал Мартин, — если бы британскую полицию однажды решили вооружить. Каждый день с утра до вечера».

Наверное, в этом есть и преимущества, и неудобства, но, как бы там ни было, Мартин не мог себе представить, чтобы в парламенте такой закон прошел. Он думал, сказать ли про револьвер жене, и еще, очень серьезно — нужно ли доложить старшему инспектору Вексфорду. Зачем тринадцатилетнему мальчишке револьвер калифорнийского рейнджера? Он уже слишком большой, чтобы играть в войну. А зачем может понадобиться модель пистолета, кроме как для того, чтобы пугать, заставлять других думать, что в твоей руке настоящее оружие? И могут ли у таких действий быть иные мотивы, кроме преступных?

Сейчас Мартину нечего было предпринять, но к каким бы выводам он ни пришел, вечером, конечно, с Кевином придется серьезно поговорить.

Он свернул на Хай-стрит, откуда были видны сине-золотые часы на башне церкви Святого Петра. Стрелки близились к половине десятого. Мартин направился к банку, собираясь снять немного денег, чтобы рассчитаться в мастерской, заправиться, пообедать с женой и оставить на мелкие расходы в Истборне да на жизнь в ближайшие два-три дня. Он не доверял кредитным карточкам и редко пользовался своей. К банкоматам у него было такое же отношение.

Банк еще не открылся, массивная дубовая дверь была плотно заперта, но разве не для удобства клиента в гранитный фасад вмонтирован банкомат? Карточка лежала в бумажнике. Мартин вынул ее и смотрел на нее, вспоминая ПИН-код. Он у него где-то записан. 50–53? 53–05? Но тут лязгнули замки, и тяжелая дверь отворилась. За ней была вторая, стеклянная. Клиенты, небольшой кучкой дожидавшиеся у входа, потянулись внутрь.

Мартин прошел к стойке, где были ручка, пристегнутая цепочкой к фальшивой чернильнице, и промокашка, вынул чековую книжку. Кредитка не понадобится, подтверждать чек нет необходимости: в этом банке у него счет, здесь его знают в лицо. Войдя, он перехватил взгляды одного-двух служащих и пожелал им доброго утра.

Впрочем, имя его мало кому было известно — все звали его просто Мартин. И жена тоже звала его Мартин. Конечно, Вексфорд должен знать его имя, и бухгалтерия, и те, кому это положено, в банке. Когда женился, он громко его произнес, и жена его повторила.

Многие думали, что Мартин — это и есть имя, а он старался по возможности секрета не открывать. Оформляя чек, подписался, как всегда, — «К. Мартин».

За стеклянными перегородками принимали вклады и выдавали наличность два кассира — Шэрон Фрэзер и Рам Гопал, перед каждым стояла табличка с именем, а над головой висела сигнальная лампочка, которую кассир зажигает, чтобы показать, что свободен.

Посетители выстроились в очередь вдоль недавно устроенного барьера из хромированных стоек и протянутых между ними шнуров василькового цвета.

— Будто мы скотина на ярмарке! — возмущенно произнесла дама впереди.

— Что ж, так зато честнее, — возразил Мартин, приверженец справедливости и порядка, — так уж точно никто не пройдет в обход очереди.

Лишь только Мартин это сказал, он почувствовал неладное.

В банке всегда ощущается какое-то умиротворение. Деньги — это серьезность и тишина. Никакому веселью или фривольности, резким движениям и суете нет места в этом храме процента и денежного оборота. В такой атмосфере сразу чувствуется любое едва заметное возмущение. Небольшое повышение голоса привлекает внимание, булавка падает с грохотом. Ожидающие клиенты вздрагивают от малейшего беспокойства.

Мартин уловил движение воздуха — резко распахнулась стеклянная дверь — и заметил, как ложится тень: это внешнюю дверь, которая никогда не закрывалась в часы работы и весь день удерживалась защелкой у стены, осторожно и бесшумно затворили.

Он обернулся, и тут все стало совершаться очень быстро.

Человек, который затворил и запер дверь, скомандовал:

— Всем к стене! И прошу побыстрее!

По выговору, несомненно, — бирмингемец, и Мартин про себя назвал его «Брум». Кто-то вскрикнул — в такой момент кто-нибудь обязательно вскрикнет.