В году 6815 от сотворения мира привезли в Новгород калики заморские на 18 набойных насадах несметное множество золотой казны, жемчуга и камения драгоценные, чем поклонились князю Юрью, владыке и всем людям. Затем мореходные странники пожаловались встречавшим на всю неправду князя галлов и папы.

Из Новгородской летописи XIV века

Море было спокойное и ярко-синее, как высоко ценимый аристократами и купечеством рытый венецианский бархат. Неяркое северное солнце стояло в зените, и его лучи, отражаясь от гребешков небольших волн, разукрасили борта парусного судна разноцветными солнечными зайчиками. На палубе, неподалеку от шлюпки, расположился капитан — высокий костистый датчанин — и философски созерцал открывающиеся перед ним морские дали. Он сидел на удобном раскладывающемся стуле со спинкой и меланхолично прихлебывал подогретое вино со специями — несмотря на ясный солнечный день, воздух над Балтикой был стылым, и промозглая сырость заползала за ворот, вызывая неприятный озноб.

Корабль, которым командовал датчанин, явно не принадлежал к торговым. В его обводах отчетливо просматривалось влияние боевых судов викингов — стремительных, быстроходных, опасных, как змея перед броском. Корабль имел обшивку внакрой, резко скошенный форштевень и навесной руль. Мачта стояла посередине и удерживалась вантами, а рей, опускавшийся на палубу, нес большой прямоугольный парус. Клотик мачты венчал крест. На брусе форштевня был закреплен треугольный помост с зубцами — для стрелков. Боевая палуба занимала около половины длины судна и поднималась над основным корпусом на стойках. Форштевень и ахтерштевень украшали резные морды вепрей со вставленными в глазницы кусками прозрачного хрусталя и огромными клыками. Фигуры окрасили в темно-красный цвет, и на этом фоне желтовато-белые моржовые клыки производили жуткое впечатление. Казалось, что звери были живыми.

Корабль был флагманом эскадры витальеров — пиратов Балтийского моря. В кильватере флагмана тянулись еще семь быстроходных судов, и весь этот хищный строй готов был в любой момент прибавить прыти и ринуться на брюхатые, тяжелогруженые посудины ганзейских купцов. Они находились где-то впереди по курсу и пока прятались у горизонта в легкой туманной дымке. Предводитель витальеров это точно знал, благо, шпионы пиратов сидели в каждом порту Северной Европы, поэтому матрос в «вороньем гнезде», закрепленном на мачте чуть выше рея, всматривался вдаль до рези в глазах.

Пиратство в Балтийском и Северном морях началось с так называемого «берегового права», которым издавна пользовалось население морских побережий. Согласно этому неписаному, но узаконенному обычаю, любой человек, нашедший предметы, выброшенные морем на берег, автоматически становился их владельцем. «Береговое право» распространялось также на потерпевшие крушение и выброшенные на берег корабли. Неудивительно, что многие береговые жители легко поддавались искушению слегка «помочь» Провидению — например, немного сместить буй или погасить сигнальный огонь, чтобы гонимый ветром корабль наскочил на риф или сел на мель. Так прибрежные жители превращались в разбойников, грабителей и убийц.

Потерпевших кораблекрушение не только не спасали от верной смерти, но, наоборот, убивали без всякой пощады (если несчастным удавалось доплыть до спасительного берега), чтобы затем обобрать их трупы (по «береговому праву» человек мог считать найденную на берегу вещь своей собственностью лишь в случае, если после кораблекрушения никто не уцелел). Так прятались концы в воду, а мертвые, как известно, не кусаются.

От разбоя берегового до разбоя морского оставался всего один шаг, который и был сделан в пору раннего Средневековья, когда начался стремительный рост морской торговли. Около середины XII века крупнейшие торговые и портовые города Северного и Балтийского морей во главе с Любеком и Бременом объединились в торгово-военный союз — Ганзу[1]. С тех пор на виду у береговых пиратов стало проплывать все больше высокобортных ганзейских коггов[2], нагруженных дорогими товарами. И начались нападения на ганзейские корабли, становившиеся все более частыми и дерзкими.

Самой дурной славой среди морских разбойников Северного и Балтийского морей пользовались так называемые «братья-витальеры», или «виталийские братья». Своей базой пираты избрали остров Готланд, где было много удобных для стоянок мест. Из-за морских разбойников ганзейцам пришлось держать на каждом торговом корабле вооруженную охрану, состоявшую из вооруженных арбалетами наемных солдат, услуги которых стоили немалых денег.

Но весьма поднаторевших в деле морского разбоя витальеров ничто не останавливало. Их корабли превосходили по скорости и маневренности неуклюжие ганзейские когги. Тех, кто отказывался сдаться и не погибал при абордаже, пираты безжалостно выбрасывали за борт. Но и купцы не церемонились с морскими разбойниками, попавшими к ним в плен. Пленных витальеров заковывали в цепи или заталкивали в сельдяные бочки, чтобы привезти на берег, судить и казнить.

Эскадра Ханса Стурре (так звали предводителя морских разбойников) была одной из самых многочисленных. И удачливых. Когда появлялся его флагманский корабль с ужасными украшениями в виде голов вепря, которые были видны издалека, капитаны ганзейских судов предпочитали не вступать в бой с витальерами, а прятались в ближайшую гавань, под защиту воинского гарнизона. Поэтому Ханс Стурре старался нападать на купеческие караваны в открытом море, где невозможно спастись бегством.

Сегодня капитан ждал удачу. Ему донесли, что десять ганзейских судов идут по любимому маршруту витальеров. А в их трюмах находятся ценные атласные и парчовые ткани, серебряная посуда и — самое главное! — дорогие фряжские вина[3]. Ханс Стурре не привык отказывать себе ни в чем, и хорошее вино было его простительной слабостью.