«То, что мы знаем, — ограничено, а то, чего мы не знаем, — бесконечно».

П. Лаплас, французский ученый

С момента своего основания Санкт-Петербург всегда был полон жутких, мистических историй. То находились очевидцы, видевшие, как ночами по Васильевскому острову проезжала карета, полная мертвецов, то появлялась близ Михайловского замка угрюмая тень убитого императора Павла I, то в заброшенных парках встречали ужасных существ…

Да мало ли какие жуткие истории могли произойти в городе, заложенном на чухонских топях и человеческих костях!

Мистический мир Петербурга не миф, не досужая выдумка, это — реальность. Он существует. Темный, загадочный, страшный… Город, веками вбирающий преступления, тайны и трагедии, не может жить только в одном измерении.

Огромное количество леденящих душу историй известно и за пределами города, в области. Здесь, за стенами древних замков, старинных дворцов, в вымерших деревнях, дремучих лесах и топких болотах, таится запредельный ужас и мрак. И горе, горе тому, кто по неосторожности рискнет появиться в подобном месте!

В петербургских архивах хранится немало уникальных документов, в которых отмечены факты потусторонних кошмаров. Упоминания об этом возможно отыскать и в редких изданиях XVIII–XX веков. Сведения о мистических происшествиях представлены также в архивах и интервью известных городских исследователей аномальных явлений, в частности Андрона Фридмана.

Знакомство с этим обширным архивно-библиографическим материалом и послужило основой для написания данной книги.

Из всех мистических историй города Петербурга самыми малоизвестными остаются потусторонние кошмары, связанные со знаменитым зданием, построенным в начале XIX столетия архитектором Джакомо Кваренги, которое за время своего существования успело побывать и пансионом для благородных девиц, и штабом революции и было и осталось местом сосредоточения городской власти. И никто из его хозяев оказался не в состоянии совладать с темным ужасом, таящимся в ночных коридорах Смольного. Да и как совладать? Запретить декретом или распоряжением? Было дело, пытались. Не помогло. Поэтому лучше рассказать читателям о тех таинственных и страшных историях, что, случается, происходят за старинным фасадом Смольного.

В картографическом собрании Стокгольмского исторического музея хранится несколько карт, составленных известным шведским картографом XIV века Карлом Юлием. Карты эти уникальны не только своим крайне почтенным возрастом, но и тем, что на них довольно точно изображена старинная шведская волость Ингерманландия, то есть территория современного города Петербурга и большей части Ленинградской области.

На картах участок невского берега, где ныне расположено здание Смольного, отмечен зловещей пентаграммой и назван «Дьявольским местом». Здесь же начертано предостережение купцам и путешественникам избегать остановок на этом береговом участке. Точная причина опасности не указана, поскольку людям, жившим в те времена, в подобных случаях особых пояснений не требовалось, им вполне доставало краткого предупреждения.

Упоминания о нехорошем месте на берегах Невы часто встречаются и в рунах вечных данников шведов — финнов и карел, издревле населявших эти края. В карельских сказаниях место носит название «Чертова берега».

После основания Петербурга на «Чертовом берегу» поселились смолокуры, курящие смолу для нужд города и флота. Среди петербуржцев смолокуры пользовались недоброй славой, так как издавна слыли людьми, тесно знающимися с нечистой силой.

В XIX веке мрачные смолокурни снесли. На их месте Джакомо Кваренги начал строительство Смольного института. Какой-то древний старик пришел рассказать архитектору о многих таинственных происшествиях, связанных с этой местностью, но заносчивый итальянец не пожелал слушать мудрого человека, а приказал «гнать в шею старого пня».

На рубеже веков благородные воспитанницы Смольного безумно боялись, даже днем, подходить к пустующему, наглухо закрытому флигелю института, где по ночам был неоднократно замечен плавно скользящий призрачный силуэт. Начальство пансиона не придавало большого значения разговорам о призрачном видении, относя их на счет обычных девичьих страхов. Однако окончилось это довольно печально. Институтский истопник Ефимка Распадков решил похвастать своей недюжинной храбростью. Он сообщил ряду старших воспитанниц, что ближайшей ночью имеет намерение проникнуть во флигель. Добрая половина смолянок из окон своих спален видела, как истопник прошел по двору, открыл дверь помещения и шагнул внутрь. Минул час, другой. Ефимка не выходил. Девиц потянуло в сон. А утром выяснилось, что младший истопник не исполнил своих обязанностей и его нигде не могут найти. Кто-то подсказал место, где нужно искать. Правда, дверь флигеля оказалась закрытой на ключ. Ржавый замок отомкнули, но Распадкова не нашли. Вообще, кроме ломаной мебели и засиженного мухами бюста Вольтера, ничего другого там обнаружить не удалось. Так и пропал Ефимка-истопник, бесследно и неизвестно куда.

Впрочем, его загадочное исчезновение вскоре перестало кого бы то ни было волновать и наводить на ужасные размышления. С закопченных фабричных окраин в Смольный пожаловал ужас иной, который без долгих затей выкинул из пансиона всю благородную публику.

О революции 1917 года известно достаточно много. Но исследования историков продолжаются, в научный оборот вводят новые документы, ранее недоступные ученым. Одним из таких документов из закрытых фондов Истпарта является стенографическая запись воспоминаний старого большевика Алексея Гудкова, имеющая непосредственное отношение к нашей теме:

«В октябре под штаб революции заняли Смольный. Мне, как помощнику коменданта, приходилось в этот период отлавливать шпиков и прочий подозрительный элемент. Однажды смотрим, сомнительный субчик крутится рядом со Смольным.

— Эй, ходи сюда. Кто таков? — говорим.

— Потомственный пролетарий, — отвечает. — Разве не видно?

Спасибо товарищ Бутылкин, рабочий с Нарвской заставы, оказался бдительным малым.

— Врешь, шкура! — как закричит. — Я его знаю, это — сын фабриканта Печника, кровососа рабочего класса!

Взяли субчика в оборот, обыскали. Нашли браунинг и удостоверение на имя Рудольфа Печника, вольноопределяющегося 2-го ударного батальона Павловского ея императорского величества юнкерского училища.

Ведем арестованного по штабу, а он кроет нас последними словами.

— Хамы! — орет. — Быдло чумазое!

Навстречу комендант Павел Мальков. Подошел, спрашивает:

— Который тут пролетариев оскорбляет, этот? — выхватил маузер и в лоб арестованному — ба-бах!