Марго Лурия

Вина

Проснувшись утром, первым делом, по обыкновению, я зажёг лампу над столом, дабы проверить свои записи, что не давали мне покоя последние несколько месяцев. Никогда бы не подумал, что стану таким нервным из-за чьего-то мнения, но диссертация была трудом всей моей жизни, и защитить её предстояло именно сегодня, перед высшими умами моего скромного суждения.

Я позавтракал, не торопясь, но скудно, чтобы от волнения не представить комиссии вместо работы содержимое желудка. Зная всё наизусть, я бегло перебирал листки с пометками, боясь что-то оставить. Папка, которую я собирал уже в восьмой раз, слегка потёрлась, но функцию свою выполняла, и я, закинув её в портфель, глотнул чай, поправил галстук и, выдохнув, пожелал своему отражению удачи.

Погода сегодня была ветреная, а люди вокруг казались одной большой шуткой, что как назло суетились и тормозили прямо передо мной, не давая прохода. Я никогда не опаздывал, как и в этот день, но именно сегодня меня безумно раздражала невнимательность и глупость толпы. Как только прибыл поезд, сердце кольнуло странное чувство тревоги. Голова закружилась, ладони вспотели, а дыхание стало сбивчивым и трудным. Двери поезда закрылись, после чего вагоны стали мелькать перед глазами, а я, оставшись на перроне, присел на скамейку, пытаясь перевести дыхание.

Я всегда был внимателен и пунктуален это было моим преимуществом, а все работы неизбежно увенчивались успехом, я мог дать себе немного времени, чтобы отдышаться и двинуться дальше, никто бы не осудил. Я закрыл глаза, и постепенно головокружение спало, дыхание выровнялось, хоть сердце и не унималось, я стиснул портфель с драгоценными бумагами и стал дожидаться следующего поезда.

Моё внимание спустя мгновение привлекла девушка, в белом лёгком платье по фигуре, она стояла ко мне спиной у самого края платформы, и я заметил, как её опущенные плечи слегка дрожат. Я улыбнулся, размышляя о душевных муках, так свойственных молодым особам, что и не заметил, как волнение отступило, и я даже на пару минут забыл о предстоящем мероприятии.

Окинув взглядом платформу, озадачился, на ней совсем не было людей, кроме нас с девушкой, и, хотя основной поток обычно начинался позже, тем не менее, это было довольно странно. Я взволнованно озирался по сторонам в попытке отыскать ответ на вопрос, но поймал лишь холодок, стремительно пронёсшийся по телу. Вздрогнув будто отгоняя озноб, я снова посмотрел на девушку, но её уже и след простыл.

«Как жаль…» — подумал я, ведь она отгоняла от меня дурные мысли.

Я смотрел на место, где она стояла, словно ещё можно было разглядеть её силуэт, и не мог понять, что за пятно виднелось у самого края. Я поднял очки и прищурился, а затем, не сумев побороть любопытство, встал и направился к нему. На середине пути я ясно увидел, это был платок, что, она по-видимому, выронила.

«Куда же девушка умчалась так стремительно?» — произнёс я одними губами.

Я подошёл ближе к краю и увидел лежащую без сознания девушку на путях, у неё из головы и из носа текла кровь. Я неосознанно поднял платок, на котором виднелась пара красных капель, и, стиснув кулаки, в панике заметался по платформе.

Вокруг не было ни души, я кричал: «Помогите!» но вокзал будто вымер.

«Помогите!»

Шум приближающегося поезда заставил меня резко обернуться. Девушка была тяжела для моих убогих мускул, а платформа слишком высокой. Я хотел крикнуть ей, чтобы она очнулась, но, когда открыл рот, не издал ни звука, словно забыл, как говорить. Паника подступила к горлу, а живот скрутило, взгляд метался от девушки к приближающемуся поезду, и его огни, словно глаза демона, заставили меня застыть в животном страхе, а потом бежать со всех ног.

Неминуемая катастрофа случайное стечение, и я лишь маленькая пешка, неспособная ни на что повлиять, мне было страшно даже становиться её свидетелем. Я сбежал, как трус, так стремительно, что забыл портфель на лавочке. Не знал, куда бегу, пока ноги сами не привели обратно в родные стены. Заперев дверь, я упал на пол, заметив, что в кулаке всё это время был стиснут кусок ткани. Пара капель крови на чёрно-белом платке сжали в тиски лёгкие, отчего я стал задыхаться. Я прижал платок к лицу, пытаясь вдохнуть её запах, но лишь испачкал его слезами.

Я мог помочь ей, спасти, или хотя бы попытаться, но всё, что смог это поддаться инстинкту, как зверёк перед хищником. Что, если помочь ей уже было нельзя, она истекала кровью, у неё случился припадок, и она умерла мгновенно, если бы я стал вытаскивать её, то, скорее всего, сам бы пострадал, и за что, ради спасения того, кому уже не помочь? Это безрассудство! Разве нет?

А что, если она всего лишь поскользнулась, ей стало дурно, и она от недостатка воздуха упала, потеряв сознание, тогда она была жива, но смог ли бы я помочь ей, не навредив себе? Всё так дурно звучит, и мне тошно от своих же мыслей, я глупец или жалкий трус? Разве мы не должны помогать друг другу, но обязаны ли?

Должен ли я был дождаться исхода, но это выше моих сил. Машинист не мог успеть затормозить, даже если бы я стал махать ему как полоумный, но стал бы спрашивать с меня за её не спасение.

Какой же стыд, так беспокоится о себе, когда девушка умерла…

А она умерла…?

Платок в руке стал мокрым и грязным, но я никак не мог разжать кулак, словно какой-то спазм поразил моё тело, на ломанных ногах я проковылял на кухню, к телевизору, попутно сшибая тумбочки и двери. Её силуэт застилал пеленой глаза, я почти ничего не видел, щеки щипали от пота и слез, меня тошнило, голова раскалывалась, я попытался нажать на кнопку пульта, но руки не поддавались, он выпрыгнул куда-то и исчез. Попытавшись приземлиться на стул, я промахнулся и упал на пол. Меня скрутили судороги, словно от холода, и, перестав сопротивляться, я свернулся калачиком под столом.

Я не видел её лица… Пожалуй, это было важно, но я не мог точно определить, почему. Я не мог ей помочь, но означает ли это, что именно я погубил её? Бездействие — это убийство? Или лишь пособничество ему? Лицо и уши горели от стыда, я точно знал, они меня отыщут и будут обвинять во всем, что случилось.