У девушки на кухне

Глаза как у ее матери —

Цвета новых джинсов

И старых сапфиров.

И волосы как у матери,

Охристо-рыжие.

И материнские губы,

И легкие, как крылья, руки.

Но…

Когда она поворачивает голову

Вот так,

Синева ее глаз

Вспыхивает янтарными искрами,

А волосы отливают золотом.

Она совсем не такая,

Как ее мать.

Пол Маселли

Her Mother’s Shadow

Copyright © 2004 by Diane Chamberlain.

This edition published by arrangement with Writers House LLC and Synopsis Literary Agency

© Бутаева Ф., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Рождество 1990

В доме, расположенном в самом центре Мантео, царило веселье. Снаружи это большое двухэтажное бревенчатое здание, служившее приютом для женщин, жертв домашнего насилия, было ничем не примечательно. Ни рождественских огней, развешанных под крышей, ни даже венка над входной дверью, как будто люди, живущие в доме, боялись привлечь внимание к нему, и, как считала Лейси, так оно и было. Безжалостные мужчины вынудили этих женщин с детьми прийти сюда, мужчины, с которыми ей не доводилось сталкиваться и которых ей трудно было представить. Но она не могла не видеть страха на лицах этих женщин и знала, что такие мужчины существуют.

Хотя снаружи дома никаких признаков праздника не было видно, внутри все было по-другому. Свежие гирлянды украшали перила лестницы, ведущей в спальни, и ветви остролиста были горкой уложены над огромным старым камином. Когда Лейси зашла в дом, она тут же почувствовала сильный запах хвои. В углу гостиной стояло огромное дерево, украшенное белыми лампочками и цветными елочными шарами, с ангелом из витражного стекла на макушке. Ангела сделала ее мать.

Дерево было живое, и Лейси не было нужды спрашивать, кто его достал. Конечно, мать. Анни О’Нил всегда настаивала на живых рождественских елках. Одна была у них дома, и Лейси знала, что, когда рождественские праздники закончатся, оба дерева будут высажены на материковой земле, подальше от песчаных почв Внешней Косы.

В тот вечер Лейси не хотелось идти в приют для женщин. Она мечтала остаться дома, послушать новые CD и примерить новые джинсы с заклепками по бокам. Она планировала поболтать по телефону со своей лучшей подружкой Джессикой, обсудить подарки, которые они получили, и решить, какой фильм они будут смотреть завтра днем. Но мама настояла на своем.

– Тебе так повезло в жизни, – сказала она Лейси за неделю до этого. – Только представь, ты сядешь со своей семьей за рождественский стол, откроешь подарки. А эти женщины и их дети не получат ничего, совсем. Только страх, Лейси, вместо подарка на Рождество. – Ее мать говорила с большим чувством, у нее это чудесно получалось. – Их семьи разорваны на части, – продолжила она. – Угостить их обедом и спеть с ними несколько рождественских песен – это самое меньшее, что мы можем для них сделать, как ты думаешь?

Теперь, стоя в приюте за длинным столом и раскладывая рождественский обед по тарелкам, Лейси была рада, что пришла. В свои тринадцать лет она, конечно, была самой юной из волонтеров и гордилась собой, гордилась своей добротой и щедростью. Она была совсем как ее мать, к которой все остальные волонтеры обращались за указаниями. Анни О’Нил была в этой комнате главным человеком. Наверное, и дерева в углу не было бы, если бы не ее мать, и столы, заставленные едой, были бы вдвое скромнее. Может быть, и самого приюта не было бы здесь, если бы не Анни. Лейси не была в этом уверена, но похоже, что это было так.

Она улыбалась женщинам, когда накладывала зеленый горошек им на тарелки. Шесть женщин, все еще в синяках от побоев, и более дюжины ребятишек выстроились друг за другом, держа в руках тарелки из настоящего фарфора. Это ее мать настояла, чтобы волонтеры принесли из дома хорошую посуду. «Нельзя, чтобы они ели рождественский обед с одноразовых тарелок». Лейси слышала, как она говорила это одной из волонтеров несколькими неделями раньше. Тогда это показалось ей глупым, но сейчас она увидела, как много значат для этих женщин и красивые тарелки, и матерчатые салфетки, и сверкающие огни на елке. Они нуждались во всех проявлениях красоты и теплоты, которыми их окружили сейчас.

Снаружи холодный дождь заливал деревянную обшивку дома и беспрестанно барабанил по окнам. Дождь шел весь день, холодный и ледяной, и по дороге в Мантео их машину пару раз занесло.

– Помнишь, какой снег шел на Рождество в прошлом году? – спросила ее мать, когда Лейси стала жаловаться на дождь. – Давай просто представим себе, что это снег.

Ее мать обладала неограниченным запасом оптимизма. Она могла отыскать хорошее в любой ситуации, повернуть все так, что все выглядело лучше, чем было на самом деле. Лейси была уже слишком взрослой, чтобы верить в чудеса, но мать умела и в ней разжечь веру в чудо. Поэтому, когда они заговорили о том, как прекрасно выглядит укрытая снегом природа, засыпанные пушистым белым одеялом крыши, а гребни океанских волн слева – это настоящий ледяной узор из снега и пены, Лейси вообразила все это очень ярко. Дюны Джокки-Риджа были едва различимы за потоками дождя, но ее мать расписывала, как они похожи на гладкие белые горы, вздымающиеся из-под земли. Мать и дочь делали вид, что дождь, хлеставший по ветровому стеклу машины, был на самом деле снежинками. Лейси даже пришлось заткнуть пальцами уши, чтобы не слышать стук дождя, и представлять себе то, о чем они говорили. И вскоре действительно пошел снег – стеклоочистители собирали снежинки и смахивали их с машины. Они пролетали мимо бокового стекла, как пучки белых перьев.

– Первый Ноэл… – запела ее мать, раскладывая салатными щипцами горку зелени на тарелке какой-то девочки, и остальные волонтеры подхватили рождественский гимн. Минуту-другую Лейси стеснялась, а потом присоединилась к хору; несчастные женщины, стоявшие в очереди, не решались на это еще дольше, но вскоре пели почти все. От улыбок, робких и застенчивых, а иногда и полных благодарности, Лейси заморгала, стараясь побыстрей подавить нежданно нахлынувшие слезы.

Высокая женщина улыбалась Лейси через стол, подталкивая локтем сына, чтобы он протянул тарелку для порции зеленого горошка. Женщина пела «О, рождественское дерево» вместе со всеми, но ее сын, мальчик с наивными глазами, молчал, плотно сжав губы, и казалось, что никогда больше ни одна песня не сорвется с них. Он был меньше Лейси ростом, но, вероятно, одного с ней возраста, и она улыбнулась ему. Он быстро взглянул на нее, но потом взгляд его застыл на чем-то другом за ее спиной, от чего он вдруг разинул рот от изумления. Или, может быть, думала она позже, от страха. Его мать тоже перестала петь, уставившись на дверь позади волонтеров и выронив из рук красивую фарфоровую тарелку, полную индейки и пюре, и та со звоном упала на пол.