Луиза Даути

Яблоневый дворик

Всем, кто ищет истину, зная, что она окажется совсем другой

Так же как в глазах, ушах или локтях, в геноме не просматривается никаких признаков плана — зато сколько угодно компромисса, случайности и распада.

Стив Джонс, генетик

Шагая по жизни, мы слышим не то, видим не так и понимаем все по-своему — лишь для того, чтобы истории, которые мы себе рассказываем, имели смысл.

Джанет Малколм

ПРОЛОГ

Настает момент — он надвигается как лавина и наконец обрушивается, — когда я понимаю, что мы проигрываем. Передо мной стоит мисс Боннард, судебный адвокат: невысокого роста, как ты, вероятно, помнишь, молодая женщина с рыжевато-каштановыми волосами, скрытыми под судейским париком. У нее холодный взгляд и негромкий голос. Черная мантия выглядит скорее элегантной, чем зловещей. Женщина излучает спокойствие и уверенность. Вот уже два дня я сижу на свидетельском месте; я устала, дико устала. Позже я пойму, что мисс Боннард сознательно выбрала именно этот час. Сегодня после обеда она потратила кучу времени, расспрашивая меня о моем образовании, семейной жизни, увлечениях. Она заглянула в такое множество уголков моей души, что я не сразу осознала, какое значение имеет эта новая серия вопросов. Неуклонно приближается момент, когда напряжение достигнет наивысшей точки.

Часы на задней стене показывают 3:50 пополудни. Воздух в помещении густой и плотный. Все, включая судью, устали. Мне нравится судья. Он старательно все записывает и вежливо поднимает руку, когда ему нужно, чтобы свидетель говорил помедленнее. Он часто сморкается и от этого кажется немного беспомощным. Он строг с адвокатами, но мягок с присяжными. Одна из них, произнося слова клятвы, сбилась, но судья лишь улыбнулся и кивнул: «Ничего страшного, мэм, не торопитесь». Присяжные мне тоже нравятся. Вполне адекватный срез общества: женщин чуть больше, чем мужчин, трое чернокожих, трое азиатов, возраст от двадцати до шестидесяти с хвостиком.

Трудно поверить, что эта безобидная группа людей может отправить меня в тюрьму; особенно сейчас, когда все они устало развалились на своих стульях. Никто из них уже не сидит, как в первое время, когда суд только начинался, выпрямившись и подобравшись, с оживленными, исполненными собственной значимости лицами. Скорее всего они, как и я, были удивлены непродолжительностью судебных заседаний: первое начиналось самое раннее в десять утра, потом шел перерыв на обед, и все завершалось не позднее четырех. Теперь-то многое стало понятным. Эта полнейшая неторопливость — вот что выматывает больше всего; сейчас мы в середине судебного процесса и увязли в деталях. Присяжные утомлены. Как и я, они не понимают, к чему клонит молодая женщина-адвокат.

Здесь же, на огороженной подобием деревянной клетки скамье подсудимых, за толстыми пуленепробиваемыми стеклами, сидишь ты — мой сообвиняемый. До того как я вышла давать показания, мы находились почти рядом, разделенные только двумя судебными надзирателями. Мне советовали не смотреть на тебя, пока допрашивают других свидетелей, якобы тогда я в меньшей степени буду выглядеть твоей сообщницей. Когда я сама заняла свидетельское место, ты смотрел на меня просто и без эмоций, и твой спокойный, почти бесстрастный взгляд действовал успокаивающе, потому что я знала: ты хочешь, чтобы я оставалась сильной. Я знаю, что когда ты видишь меня на этом возвышении — одну против всех, под осуждающими взглядами, — тебе хочется меня защитить. Возможно, тем, кто тебя не знает, твое лицо не покажется напряженным, но мне хорошо известно его обманчиво-рассеянное выражение. Я видела его много раз и прекрасно себе представляю, о чем ты думаешь.

В зале суда номер восемь нет естественного освещения, и это действует мне на нервы. В потолок вмонтированы забранные решетками флуоресцентные квадратные светильники, на стенах висят белые трубчатые. Все выглядит ужасно стерильным, модернистским и голым. Деревянные панели, откидные сиденья с зеленой матерчатой обивкой подчеркивают абсурд происходящего: драма сломанных жизней разворачивается на фоне убийственной обыденности судебной процедуры.

Я смотрю в зал. На один ряд ниже меня, перед судьей, сидит клерк с сутулыми плечами. На балконе для посетителей — Сюзанна, в компании студентов, которые пришли примерно час назад, и пожилых супругов, присутствующих здесь с самого начала, но, насколько мне известно, никак не связанных с нашим делом, — просто зеваки, любители театрализованных зрелищ, которые не могут позволить себе билет на спектакль в Вест-Энде. Даже Сюзанна, которая смотрит на меня с обычной симпатией, даже она время от времени бросает взгляд на часы. Никто не ждет ничего интересного.

— Я хочу вновь вернуться к вашей карьере, — говорит мисс Боннард. — Надеюсь на ваше понимание.

Все время, что я даю показания, она безукоризненно вежлива. Но я все равно ее боюсь — боюсь этого неестественного хладнокровия, собранности, исходящей от нее уверенности, что она знает что-то очень важное, что нам еще только предстоит узнать. Пожалуй, она моложе меня лет на двадцать, ей не больше тридцати пяти — не намного старше моих сына и дочери. Должно быть, ее звезда в адвокатуре взошла очень рано.

Один из присяжных, крайний справа, чернокожий мужчина средних лет в розовой рубашке, откровенно зевает. Я смотрю на судью: взгляд у него внимательный, но глаза полуприкрыты тяжелыми веками. Только мой собственный защитник Роберт выглядит встревоженным. Слегка нахмурившись и сдвинув густые светлые брови, он сосредоточенно наблюдает за мисс Боннард. Позже я буду гадать, не насторожила ли его кажущаяся небрежность ее тона.

— Не могли бы вы напомнить суду, — продолжает она, — когда вы впервые посетили заседание парламентского комитета? Как давно это было?

Мне не следовало облегченно вздыхать, но я ничего не могу с собой поделать — это легкий вопрос. Критический момент еще не настал.

— Четыре года назад, — уверенно отвечаю я.

Молодая женщина делает вид, будто ищет что-то в своих записях.

— Это был… комитет Палаты общин по…

— Нет, — возражаю я. — Вообще-то это был постоянный комитет Палаты лордов. — Я чувствую себя на своей территории. — Постоянных комитетов больше не существует, но в то время при Палате лордов их было четыре и каждый курировал определенную сферу деятельности. Я выступала перед постоянным комитетом по науке с сообщением о достижениях в области компьютерной расшифровки генома.

— Вы ведь работали в Бофортовском институте, не так ли? На полную ставку, прежде чем перешли на свободный график? — перебивает меня мисс Боннард.

— Э-э… Ну да, его полное