Я завтракаю в сгоревшем доме.

Хотя нет ни дома, ни завтрака.

Но я все же есть.

Маргарет Этвуд.

Утро в сгоревшем доме

Каждому дому, куда нас привозили, мы давали название. В одних мы жили месяцами, в других проводили пару дней или часов. Был Дом, Где Делают Бомбы, Электрический Дом, Дом Побега – приземистая бетонная коробка, под окном которой иногда трещали автоматные очереди, а порой мать тихим нежным голосом напевала ребенку колыбельную. Из Дома Побега нас спешно перебросили в Безвкусный Дом, в спальню с кроватью под покрывалом в цветочек, с деревянным комодом, уставленным различными лаками и гелями для волос, где, судя по сердитому голосу хозяйки, нас совсем не ждали. Так что вскоре мы отправились дальше.

Переезды из дома в дом всегда случались внезапно, в темноте, в самые глухие ночные часы. Втолкнув нас на заднее сиденье универсала «судзуки», наши похитители на бешеной скорости мчались по шоссе, по мягкому песчаному бездорожью в пустыне, мимо одиноких акаций, темных деревень. Все происходило в молчании. Мы не знали, где находимся, куда едем. В окне мелькали мечети, освещенные ночные рынки, караваны верблюдов, группки воинственных подростков с пулеметами, сидящих вокруг костра у дороги. Никто не обращал на нас внимания. Впрочем, мы были с головой закутаны в шарфы, как и наши стражи, и даже при желании невозможно было бы разглядеть наши лица.

Очередной дом обыкновенно находился в глуши, в какой-нибудь богом забытой деревне, где мы – я, Найджел, банда молодчиков и их командир, капитан средних лет, – жили как в тюрьме, скрытые от посторонних глаз высокими стенами из бетона или ржавого железа. Приехав на место, капитан открывал ворота, и вооруженные мальчики, как мы их называли, быстро осматривали все комнаты, запирали нас где-нибудь и шли отдохнуть, помолиться, отлить и поесть. Иногда они выходили во двор и боролись.

Они – это Хассам, сын муллы, Джамал, разлученный с невестой влюбленный, благоухающий одеколоном, и Абдулла, обычный садист. А также Юсуф, Яхья-младший, Мохаммед-младший, Адам, который звонил моей маме в Канаду с угрозами и требованиями выкупа, и Мохаммед-старший, казначей шайки, по прозвищу Дональд Трамп. Капитана Яхью мы прозвали Скидс («тормоз»). Это он однажды вывез меня ночью в пустыню и равнодушно наблюдал, как другой бандит готовится перерезать мне горло зазубренным ножом. Был еще Ромео, которого ждала аспирантура в Нью-Йорке, но сначала он хотел жениться, и почему-то на мне.

Пять раз в день мы молились, распростершись на полу, о недостижимых для нас райских кущах, которые каждый представлял по-своему. Наверное, будь мы с Найджелом чужими людьми, мне было бы легче переносить все испытания. Но я знала его дом, его постель, я помнила лица его сестры и друзей, я была когда-то в него влюблена. Я хорошо представляла себе, о чем он может просить, и потому мне было тяжело вдвойне.

Если в округе начинались перестрелки между враждующими бандами, снаряды рвались слишком близко, то мальчики снова грузили нас в машину, звонили куда-то и перевозили в другое место.

Иной раз мы натыкались на призрачные останки жизни прежних обитателей дома: забытая под кроватью детская игрушка, старая кастрюля, свернутый пыльный ковер в углу. Был Темный Дом, где случились самые ужасные вещи, Пустынный Дом в самом сердце пустыни и Позитивный Дом – не дом, а целый дворец, где мы ненадолго воспрянули духом.

Однажды мы очутились в большом южном городе, в квартире на втором этаже. Мы слышали гудки машин, крики муэдзина, сзывающего людей в мечеть, чувствовали запах жареной козлятины с уличных лотков по соседству. Доносились голоса покупательниц из лавки на первом этаже, прямо под нами. Найджел, обросший бородой и исхудавший, видел из окна своей комнаты тонкую серебристую полоску вдали – Индийский океан. Близость океана, звуки городской жизни равно утешали нас и мучили. Допустим, нам удастся выбраться на улицу, но что дальше? Можно ли надеяться на помощь местных жителей? Не продадут ли они нас другим бандитам – все-таки мы враги, да такие, что дорого стоят.

Мы были лишь винтиком в сложной запутанной международной трансакции, частью священной войны, мелким обстоятельством в большой проблеме. Я думала о том, что сделаю, если мне повезет остаться в живых. Я обещала себе свозить маму в путешествие, помогать другим людям, попросить прощения у всех, кого обидела, и найти свою любовь. Мы были так близко, и все-таки вне досягаемости для внешнего мира. Именно тогда я впервые испугалась, что эта история останется нерассказанной, потому что некому будет ее рассказать. Я исчезну без следа, как исчезает мелкая воронка в потоке речной воды, как карандашная линия под ластиком. Я была уверена, что здесь, в глубине Сомали, в этой неизведанной и разрушенной войной земле, нас никогда не найдут.

В детстве я имела твердое представление об окружающем мире. Верила, что в нем нет ничего уродливого и опасного, но полно необычных и жутко интересных вещей, настолько привлекательных, что так и тянет повесить их на стену в рамке. Ну еще бы, ведь свои сведения я черпала из старых выпусков журнала «Нэшнл джиографик», продающихся по двадцать пять центов штука в магазине секонд-хенд на нашей улице. Этих журналов с колоритными фотографиями под золотистой обложкой у меня накопилась целая стопка. Я держала их на тумбочке рядом с кроватью и читала при всяком удобном случае, особенно когда у нас в квартире становилось слишком шумно и хотелось отвлечься. Мир накатывал на меня, праздничный, блестящий, как серебристая волна, что омывает набережную в Гаване, или сверкающие под солнцем снежные склоны в Аннапурне. Мир был племенем пигмеев-лучников в Конго и зеленой геометрией чайных садов в Киото. Он был катамараном под желтым парусом, плывущим среди айсбергов в Северном Ледовитом океане.

Мне было девять лет, и я жила в городке Силван-Лейк, на берегу плейстоценового озера длиной шесть миль, в штате Альберта. Если долго-долго ехать от нас по бурой канадской прерии к югу, то рано или поздно увидишь на горизонте знаменитые небоскребы Калгари, к северу – нефтяные вышки Эдмонтона, а если к западу – Скалистые горы. В июле и августе город наводняли приезжие. Они плавали на лодках или рыбачили, забрасывая удочки прямо с крыльца арендованных коттеджей. В центре города была пристань, маяк и парк развлечений. Туристы катались на гигантской спиральной водяной горке и бегали в лабиринте из раскрашенной фанеры. Все лето в городе не смолкал детский смех и жужжание моторных лодок.

В Силван-Лейк мы поселились недавно. Раньше мы жили в Ред-Дире, соседнем городке в пятнадцати минутах езды отсюда, но потом мои родители развелись, и мама решила перевезти меня и моих двоих братьев в Силван-Лейк. С нами приехал Рассел, ее бойфренд, и его младший брат Стиви. Нас часто навещала многочисленная родня Рассела. В дни зарплаты съезжались его дядьки и кузены, устраивали вечеринки и оставались у нас еще на несколько дней, оккупируя нашу гостиную. Я помню их объятые сном лица, их длинные смуглые руки, свешивающиеся во сне с наших кресел. Мама называла Рассела и его родню «нейтивы», а люди в городе говорили, что они индейцы. Мы занимали одну из квартир в доме на четыре семьи, с крутой крышей и потемневшими от времени деревянными балконами. Квартира находилась в полуподвале, куда редко заглядывало солнце. Из наших узких окошек был виден лишь кусочек парковки и зеленый мусорный ящик.