«Точность не есть истинность», — писал Анри Матисс в 1947 г. Читатели римского историка Гая Светония Транквилла наверняка должны согласиться с этим утверждением. В своем труде «De vita Caesarum», «Жизнь двенадцати цезарей», написанном, вероятно, в течение десятилетия после восшествия на престол императора Адриана в 117 г. н. э., Светоний пытался добиться и того, и другого, так как точность и истинность у него нередко не совпадают. Очевидно, что первое качество, как правило, является результатом тщательного установления фактов и анализа свидетельств, а второе поддается проверке, если сравнивать данные одного первоисточника с другими. Также очевидно и то, что в «Жизни двенадцати цезарей» есть пробелы и места, где читатель должен соблюдать осторожность.

Подход Светония к биографии является всесторонним, охватывающим как общественную, так и личную жизнь героев, а высказывания беспристрастными. Он цитирует противоречивые мнения, последовательно демонстрируя аксиому, что у аргументов есть, по крайней мере, две стороны, и следуя предписанию Вирджинии Вульф о том, что биограф «должен допускать разные версии одного и того же факта».[1] Главная особенность его труда заключается не в пунктуальности, за исключением точной и смелой обрисовки многих неизвестных биографических подробностей: автор использует (когда это ему выгодно) свободную хронологию или схематический подход к материалу, а его метод нередко состоит в сборе и накоплении огромной массы подробностей, что напоминает белку, запасающую орехи и грибы. Он не записывает историю, как ее понимали древние: рассказ об общественной и политической жизни государства в военное и мирное время, рассказ хронологический, пояснительный, летописный, тематический. Его работа — это описание жизни, допускающее вмешательство субъективного и признающее возможность альтернативных истин, это бравурное обличение закулисной жизни носителя власти. Если учитывать открытость подхода Светония, его нежелание что-то одобрять или кого-то обвинять, то его труд оставляет общее впечатление, напоминающее картины импрессионистов и пуантилистов: акцент на зрительное восприятие, игру света и тени, на отдельные участки, написанные дерзкими цветами, на энергичные поиски истинности и определенную преднамеренную живость, не ограниченную академичными условностями.

В исследовании, посвященном женским биографиям и написанном в самом конце девятнадцатого века, Мэри Хэйс писала: «Для римской нации было характерным величие во всем: в добродетели, пороках, процветании, неудачах, славе, бесславии, во взлетах и падениях».[2] Это была констатация времени, которое художники конца восемнадцатого века живописали с такой высокопарностью и особенности которого приписывали римским гражданам. Однако последующие поколения читателей согласились с точкой зрения Хэйс, поэтому жизнеописания Светония можно принимать как выражение такого «величия», приукрашенного десятком других оттенков, как полный перечень славы и бесславия, добродетелей и (значимых) пороков.

Ни одно повествование о двенадцати правителях Рима от Юлия Цезаря до Домициана не может не испытать на себе влияния Светония. Попытка отказаться от него имела бы неблагоприятный эффект и оттого не входила в мои намерения. Настоящая работа обращается к труду Светония в знак признательности безмерного богатства его предмета изучения и авторской трактовкой. Я не старался подражать ни источнику, что невозможно, ни комментировать его с научной или критической точек зрения. В настоящей работе, как и в труде Светония, рассматривается широкомасштабность жизни героев в попытке раскрыть человеческие качества правителей, а также показать ушедшие навсегда моменты, которые крайне далеки от нашего жизненного опыта, но время от времени кажутся очень знакомыми. Она лишь косвенно затрагивает оценку лорда Эктона о связи доступа к власти с личной развращенностью, которая, бесспорно, послужила причиной впечатляющих неудач нескольких цезарей.

В данной книге «Двенадцать цезарей» рассматриваются — на основании дополнительных документов и второстепенных материалов (включая живопись) — некоторые аспекты первоисточника в попытке создать для читателей с широким кругом интересов портреты двенадцати выдающихся людей. А именно: политический аспект рассматривается через личностные качества, которые предлагаются для внимательного изучения, предоставлена даже история их жизнеописаний, выражающих другие истины. Ни один из этих портретов не является всеобъемлющим или энциклопедическим. Автор не ставил целью пощекотать нервы читателям, поучать их или дать назидательный пример. Материал расположен свободно, в тематическом и хронологическом порядке. Такой стиль имеет намерением пролить свет на первопричину, природу и результат жизни и деятельности людей, которые в противном случае не удалось бы вместить в книгу такого объема. Надеюсь, что каждый литературный портрет анализирует «креативный факт и плодородный факт, который наводит на мысли и порождает идеи».[3] Настоящая книга предназначена для легкого чтения, и ее цель будет достигнута, если вдохновит хотя бы одного читателя вернуться к античной, справедливо прославленной «Жизни двенадцати цезарей».

Обособленный благодаря своему высокому положению, «лысый развратник» Гай Юлий Цезарь скрывает от нас сокровенные уголки души и ума. «Так было всегда. Он всегда был верен своему принципу: „Пришел, увидел, победил“. Он также писал и нетерпеливыми жестами и высоким голосом домогался от современников если не любви, то молчаливого согласия, содействия, признания, благоговения, шумных приветствий, энтузиазма и прежде всего восхищения и действий. Он не снисходил до объяснений, но беззастенчиво утверждал, что дороже самой жизни ему было публичное признание качества, называемое римлянами дигнитас[4] (которое, согласно Цицерону, он ценил выше нравственного приличия)».[5]