Цимес (сборник)

Борис Берлин

© Берлин Б., 2018

© Состав, «Время», 2018

Лев Аннинский. Цимес Бориса Берлина — лакомство или наоборот?

«— Наоборот? Это как?

— Как вам объяснить… Некоторые великие мастера умели так изобразить на полотне взгляд — с какой стороны ни посмотришь, глаза с портрета всегда направлены прямо на тебя. Всегда. Неотрывно. А вы смотрите в глаза, а взгляд поймать — невозможно. Наоборот…»

Ждешь цимеса, непременного, обещанного, законного лакомства… Получаешь что-то… наоборот.

«— Хорошее кончается… Обязательно кончается?

— А как же иначе? Оно всегда кончается… Это только плохое тянется, и никуда от него…

— Но есть же на свете счастливые люди?

— Я не встречала…»

Артистичный переклик женской и мужской «половинок» души — мелодический принцип Бориса Берлина. Трепетное переглядывание. Попытка контакта… Проба счастья…

Борис Берлин — из того поколения, которое теперь получает наконец и Россию, и весь мир — в законное наследство Это поколение не застало ни войны, ни послевоенной сталинской диктатуры. Им сейчас — пятьдесят «с хвостиком». Или, если очерчивать другую границу, — шестьдесят «без хвостика». Наследники!

Но дело не только в том, что входят в жизнь наследники, — это, так сказать, хронологическая неизбежность. Дело в том, что они получают миропорядок, которого не чаяли дождаться ни их отцы, ни деды, ни вообще страна, в которой они выросли. Страна, которая вышла, покалеченная, из эпохи мировых войн и смертельных смут. Да и до того веками или отбивалась от захватчиков, или готовилась от них отбиваться.

И вот наконец ситуация переменилась. Призрак атомной катастрофы заставил человечество отодвинуться от этой грозящей жути. Семь десятков лет — без войны! Неслыханно, невиданно, нереально…

И встает перед наследниками эта нереальность — как новая, неопробованная реальность.

И что же? Как вживаются наследники в эту неведомость? Чувствуют счастье, которое им привалило?

Да наоборот же! Чувствуют боль, которой грозит обернуться неслыханное счастье.

«— Про разноцветную жизнь — да, все понятно. Но счастье наше неизмеримо больше того, что может представить себе обычный человек. Разве это рассказать возможно? Все равно получится только бледная, ускользающая тень. Тень нашего счастья».

Любимый человек, как и обещал, возвращается после службы.

«Поначалу не узнала: вместо левой руки — пустой рукав, вдоль левой половины лица — шрам».

Инерция кровавого века?

А это что за инерция? Героиня в метро на эскалаторе «…споткнулась уже почти на самом верху. Еще бы несколько секунд — могла без руки остаться. Даже понять не успела, как это произошло, увидела только, как ступени уходят куда-то — под…»

Вот оно, мирное время. Повернешь голову не туда — катастрофа. Если и не летальный исход, то на всю оставшуюся жизнь — оставайся калекой…

А если головы не поворачивать, так что будет? Счастье?

«— Он был пьяный, уселся на перила, а я… просто толкнула его в грудь. Несильно, слегка. И он упал с десятого этажа. Вот и все…»

Смерть — рядом.

«Счастью всегда что-нибудь мешает. Всегда».

Это ожидание неотвратимой беды и выносит из нового миропорядка молодое поколение.

«Вечная тоска от невозможности овладеть красотой». Можно устроить жизнь, можно найти спутника или спутницу… Любовь все равно глубже. Глубже всего, чем можно овладеть. Или хотя бы понять.

И неизбежно рядом с ожиданием: «Люби!» — ожидание конца: «Убей!»

Любовь и гибель — вместе. Неразрывно. Словно в природе человека, агрессивной и безжалостной, есть что-то, делающее счастье несбыточным. Или эта несбыточность — в самой природе мироздания, которое объявлено мирным?

Прикосновение к любви — прикосновение к смерти. Неизбежно! Читаешь тексты Бориса Берлина — и уже от его имени и фамилии веет какой-то германской интеллектуальной неотвратимостью… Хотя в поле его зрения — вовсе не германцы, а непредсказуемые славяне. Более же всего — евреи, привыкшие находить опору в ситуации, изначально и окончательно беспочвенной.

«— В каждой стране небо разное. Поэтому и люди разные, понимаешь? Русские не такие, как французы, итальянцы отличаются от немцев. Вот, например… Небо Франции — оно легкомысленное, веселое — безмятежная лазурь, а на ней штрихи, мазки, птичьи всплески — сплошной импрессионизм. В России глубокое, как колодец — синева молчалива, а на дне может быть и счастье, но вдруг — тяжесть и нечем дышать…»

Дело не в той или иной национальной традиции. Дело в той бытийной трагедии, которую прозревает Борис Берлин в самой попытке людей стать счастливыми. Счастливыми — в любви.

Модель такая: раньше с нами никогда такого не было. И после нас такого уже не будет. И окружает счастливую пару ощущение пустоты — круговой бесконечности. Эта пустота не заполнена ничем. Она зияет. И пахнет гибелью.

Смерть — естественный, закономерный и неизбежный финал любви.

«— Умереть не для того, чтобы не жить. Умереть для того, чтобы обрести покой. А обрести покой здесь, среди такой красоты, что может быть лучше?»

«— Ты