Владимир Кривоногов

Не верьте привидениям!

На старом городском кладбище заросшие древние могилки с покосившимися оградками и загаженными воронами облупившимися памятниками с мутными изображениями усопших молчали. Они безмолвствовали уже несколько десятков лет и шансов, что в тишине давно забытых покойников что-то изменится, надежды у редких, еще живых родственников и случайных прохожих не оставалось.

К началу сентября огромные, но кривые клены уже создавали непроходимые зеленые перегородки и заграждения. И не только клены — снизу огненная крапива забивала все доступные пространства. Вьющиеся захватчики старались не меньше — заплетали все, что только возможно. Что-то искривилось, что-то просело, что-то рухнуло. Там, где простое человеческое присутствие иссякало, быстрая поросль сразу захватывала свободные пространства, даже уже невзирая на то, что здесь похоронены люди. Древние могилы исчезали в тени зарослей и нагромождениях опавшей листвы. Толстые стволы деревьев обхватывали в свои тиски перекладины оградок, сращиваясь с железом. Дорожки ссужались, а рядом, в шаге, уже и не протиснуться взрослому человеку.

Да и зачем?

Нет такой необходимости у нормальных людей — пробиваться вглубь кладбища через стены плотных спутанных зарослей. А между тем в глубине кладбища уже, и трава не росла. Там, под прикрытием плотной кроны сросшихся тополей и в яркие дни свет не особо проникал, а в ненастье и вороны в подлесок не залетали.

Запустение и уныние брошенных могил.

Дождь моросит.

Тишина.

Влажный ветер всколыхнет воздух и снова все затихает.

И все-таки к одной древней могилке вела свеженькая натоптанная тропка. Через завалы плотного мусора, минуя ленточкой еле угадываемые могилы без памятников и крестов, тропинка безопасно петляла, петляла, петляла и вдруг упиралась в неказистую ржавую оградку.

— Ну, здравствуй, красавица!

Голос прозвучал глухо, хрипло и без свидетелей.

Большой сгорбленный человек в темной, неказистой, в какой-то бесформенной накидке вытер некрасивый рот и закурил папиросу. Кашлянул противно, сплюнул на соседнюю неизвестную могилу, потоптался. Теперь кашлял долго и глубинно, пока не харкнул из легких мокротой.

— Молчишь? — продолжал кашлять человек в капюшоне. — Ну, ну, давай, капризничай.

Мужчина высоко задрал голову вверх — там за кронами деревьев кружился большой водоворот из черных птиц. Осенняя стая была просто огромная.

— Твари! — скривился он и вновь посмотрел на могилу.

Убранство этой могилки отличалось от соседних. Кованые прутки, покрытые патиной, причудливо извивались, соединенные в местах сгибов витиеватыми перемычками. В те времена кузнец постарался от всей души и выковал православный крест — с мастерством и любовью.

После тех скорбных времен миновало, утекло времечко, как сухой песочек из пригоршни. Никто не смог удержать нарастающий поток минут, часов и дней. Даже недели, декады и месяцы мелькали и пролетали, шурша заботами — быстро и незаметно. Годы шли уверенной поступью, и вдруг уже и десятилетиям нет числа.

Могилы на старом кладбище оседали, заваливались кресты и памятники, покосились и даже исчезли оградки, а кое-где совсем ничего не осталось на месте чужого горя, и только пятна или чуть заметные бугорки неявно намекали, что здесь когда-то нашел свой последний приют пожилой мужчина, заболевшая женщина или утонувший ребенок, или иной кто — бабуся ли от старости, парень ли расшибся, теперь неведомо. Давно это было, сегодня уже никто не вспомнит, чей прах растворился в местной глине…

— Ну, хватит! — рявкнул человек в капюшоне. — Скоро я не смогу приходить к тебе и терпеть твои капризы!

— Почему?

Этот вопрос, заданный хрустальным неживым голосом, взметнул еще выше тысячи встревоженных ворон. Стало тихо.

Старый сгорбленный человек горько усмехнулся и ответил:

— Я умираю…

— Это правда? — пропел голос.

— Да.

Призрачный туманный силуэт красивой молодой женщины возник из ниоткуда и, создав задумчивый образ с чистым открытым лицом и ниспадающими волосами, замер, уперев тонкий пальчик в изящный подбородок.

— А ведь это ты убил меня…

Туманные глаза смотрели в упор.

Мужчина хрипло засмеялся, но вдруг стало понятно, что это не смех, а всхлипывания и рыдания.

— Нет! Это не я!

— Ты… Нам ведомо все!

— Нет!

— Да… да… Я помню все…

— Что ты помнишь к шуту? Я любил… я всегда любил тебя… мою Еву…

Мужчина снова всхлипнул.

— Ты и меня убил, — прошелестел детский голосок. — Да, мама?

Голос девочки неожиданно раздался за спиной мужчины. Он нервно развернулся и увидел второе приведение, но теперь перед ним колебалась дымка, однозначно создавая образ милой девочки. Этот образ менялся, преобразуясь в белоснежный отчетливый силуэт, а то и плачущую серую непроглядную тень.

— Да, доченька, — низкий проникновенный голос женщины заставил вздрогнуть крупного, но уже пожилого мужчину.

Мужчина побледнел.

— Это Нина? Нина, это ты?

Призрак девочки приблизился к привидению женщины и ему показалось, что они обнялись.

— Да, — прозвучал в ответ тонкий голосок.

— Я не хотел, — промямлил мужчина. — Мы были молоды и страсти сжигали наши души. Я хотел богатства, легких денег. Я виноват перед вами. А тогда я был глуп. Я скрывался после того дела. Я точил свой нож. Я пил. Я ничего не соображал, что делал. А ты с упреками. Ты под шкуру лезла…

Мужчина заревел, вытирая грязными обветренными кулаками слезы с морщинистого лица.

— Так ты постарел и заболел? — нараспев засмеялась женщина.

Он в очередной раз закашлялся и просипел:

— Я больше не приду к тебе… к вам. Я еле приволок свои ноги… попрощаться. Мне тяжко, шибко тяжко.

— Тебе страшно?

— Да.

— Мы рады, что тебе страшно…

Он сипло кашлянул, но сдержался, боясь сорваться на глубинный легочный приступ, когда комок чего-то мерзкого и живого вдруг поселился в твоей груди, а ты никак не можешь его отхаркнуть, откашляться, избавиться от этой тяжести, мешающей дышать, и видимо запрещающей человеку жить.

Мужчина перестал кашлять.

— Я виноват. Я сжег душу. Я страдал все эти пятьдесят лет!

— Ты раскаялся? — прошептала девочка.

— Да. Я каждый миг своей непутевой жизни только и делал, что каялся и плакал кровавыми слезами.

На его некрасивое лицо капал дождик, смывая горькую соль раскаявшегося убийцы.

— Простите меня, — внезапно вымолвил он хриплую фразу. Эти простые слова он буквально выдавил из своего перекошенного рта. А дальше его прорвало:

— Простите, простите! Я изверг! Я убил самое любимое, что было в моей жизни — моих самых любимых! Вас…

Призраки его жены и дочери колебались на сквозняке, но не пропадали.

— Сейчас я вернусь в свою лачугу, накроюсь грязной шкурой и попробую умереть от старости и болезни. Я хочу, чтобы эта мука закончилась. Я заслужил смерть. Я хочу навсегда исчезнуть и умереть