* * *

Мой страх приближается издалека,

Дышать не могу – горло сжала рука.

Шёпот ужасный терзает мне душу.

«Сошёл ты с ума и не выйдешь наружу…»

Metallica, Welcome Home (Sanitarium)

(Лима, столица Республики Перу, 14 октября 1931 года)

…Старый телефон противнейше задребезжал, неуклюже подпрыгивая на тумбочке. Мигель наугад протянул ладонь и прихлопнул его как муху – одним ударом. Вопреки ожиданию, аппарат не умолк. Напротив, он продолжал надсадно трещать, издавая серию терзающих слух звуков – словно храпящему человеку от всех щедрот сыплют в горло ржавчину. Мигель с трудом протёр оба глаза. Чёрт возьми, да что ж такое происходит? Пошарив в темноте, он нащупал на рычаге трубку и вслепую подтащил к уху:

– Алло.

– Прошу прощения, уважаемый сеньор Мартинес, – прохрипел динамик.

– Вы знаете, сколько времени? – наливаясь злобой, произнёс Мигель.

– Да, сеньор капитан, – ровно четыре часа утра. Дева Мария и сам Иисус свидетели моих извинений, но… мне приказал разбудить вас лично заместитель министра Хуарес. Он требует, чтобы вы сейчас же подъехали на Плаза де Майор. Экстренный случай.

– И что такого там произошло? – спросил Мигель, подавляя зевок.

– Не знаю, сеньор. За вами отправили водителя, машина уже должна быть у подъезда.

Не прощаясь, Мигель повесил трубку.

Он пружинисто поднялся с постели. Тусклая лампочка под потолком осветила десятиметровую комнатушку, гордо именуемую хозяйкой «меблированным номером». Продавленная кровать, рукомойник, тумбочка из рассохшегося дерева, каменный пол (в вечную жару – особенно актуально), письменный столик (судя по древности – забытый конкистадорами при отступлении) и портрет эль президенте на стене, щедро «раскрашенный» засохшими тельцами москитов. Луис Санчес Серро, сжав губы, мрачно смотрел в полумрак поблёкшим взглядом – фотография изрядно выцвела, посему эполеты на плечах эль президенте напоминали большие немытые тарелки.

Мигель умылся ледяной водой. Зевая во весь рот, застегнул мундир.

Он спустился по лестнице – ступеньки шатались под ногами, издавая предсмертные стоны. Колониальный дом постройки XVII века, убогая каморка на третьем этаже – а сволочь-хозяйка дерёт за «номер» пятнадцать солей[1]в месяц. Автомобиль внизу вовсю фырчал мотором – как всегда «Форд», и довольно дряхлая модель. Что вообще в этой стране нового? Знакомый юный шофёр услужливо открыл дверцу, Мигель плюхнулся на протёртое сиденье сзади, очутившись на другой планете. С запахом сигар за два сентаво, картинкой, пришпиленной у руля с помощью булавки, треснутым лобовым стеклом и отвалившимся зеркальцем – да, ещё хорошо, что сам парень трезвый. В Перу такое счастье случается редко. Машина сорвалась с места и понеслась по пустому городу.

– А что стряслось, вам неизвестно, сеньор? – попытался завести беседу водитель.

– Это не твоё собачье дело, – бросил Мартинес, и шофёр подобострастно умолк.

…«Форд» свернул на дорогу к району Мирафлорес, миновав частокол кокосовых пальм и тёмно-жёлтых мавританских зданий: колонны, черепица, резные балкончики. Шум океана убаюкивал, в салоне укачивало, словно в колыбели… Мигель невольно прикрыл глаза и не заметил, как вскоре задремал. По традиции ему пригрезился сон, который он из года в год привык видеть в Лиме – с самого приезда. Морская гавань – набитая как бочка селёдками американскими и японскими военными кораблями. Повисшие в осеннем небе облачка разрывов. Вопли, рыдания, ругательства, настоящее вавилонское столпотворение. Кого здесь только нет! Почтенные купцы, трясущие бородищами, вусмерть перепуганные гимназисточки, дамы с облезлыми лисьими воротниками. Эвакуация армии верховного правителя Дитерихса из Владивостока, утро 25 октября 1922 года… Слухи один страшнее другого – японцы предали, «косоглазые» оставляют позиции, через считаные часы в беззащитный город войдут большевики. Страшная давка. Американцы штыками отталкивают тысячи безумцев, рвущихся на пароходы, с криками: «Get back, motherfuckers!» – хотя ночью ранее красивейшие девушки Владивостока расстались со своей девственностью в каютах моряков, оплатив право первыми ступить на спасительные трапы. Поверхность воды усеяна вещами из разбитых чемоданов – бок о бок плавают одежда и детские игрушки. Среди отступающих и он сам, белобрысый низенький 20-летний парень с веснушчатым лицом. Разрешите представиться, судари и сударыни-с… честь имею, подпоручик «Земской рати» Михаил Мартынов – в растрёпанной шинели, с «наганом» в руке и взглядом сумасшедшего. Господи боже мой, как же давно это было… Мигель до боли ясно помнит момент, когда битком набитый беженцами корабль отчалил от берега, он увидел расширяющуюся полоску серого моря и ощутил, что больше никогда не вернётся в свой родной город. Бездумно вложил в рот ствол «нагана», облизнул, чувствуя языком вкус оружейного масла. Прочёл молитву. Мысленно выматерился и с юношеской решительностью нажал на спуск. Щелчок отозвался в ушах погребальным звоном. Конечно, в барабане давно не осталось патронов, армия обескровлена в боях. Дурак, мальчишка… Потом – нищебродская жизнь, прозябание в трущобах Токио: без денег, в завшивленных лохмотьях, с плошкой риса на три дня, ночёвки под мостом рядом с пьяными проститутками. Он быстро сообразил, что с его испанским языком здесь подохнешь с голоду, а до соблазнительной Испании добираться ой как долго… Через три месяца господин подпоручик нанялся матросом на утлую посудину, везущую японцев-иммигрантов в Перу.

Вот тут-то Миша Мартынов и превратился в Мигеля Мартинеса.

Перуанский паспорт. Карьера – от обычного городового до следователя криминальной полиции. Крыша над головой… пусть и в ужасной халупе, но, извините, с казённым жалованьем в любой стране хорошо живут только генералы. Сколько друзей по «Земской рати» попросту спились, перестрелялись, чистят ботинки прохожим в Токио и Шанхае, работают извозчиками в Харбине – не сосчитать. Ему, можно сказать, повезло.

– Сеньор… простите, мы уже приехали… – Водитель, открыв дверцу, тряс его за плечо.

Мигель нехотя выбрался из «Форда». Голову словно залило свинцом – он засыпал на ходу. Запустив руку в карман мундира, Мартинес вытащил брикетик сушёных листьев коки и, не глядя, бросил себе в рот. Изумительная штука. На вкус – гадость, вроде лаврового листа с мятой, вяжет язык… но подстёгивает, как хлыстом, моментально становишься бодрым, сон будто рукой снимает. Буквально пара-тройка секунд – и в мозгу исчезла вязкость, взгляд фокусирует происходящее, тело чувствует лёгкий холод ночи. Куда его привезли? Ах да… какие-то закоулки, трущобы позади помпезной Плаза де Майор. Он уже много раз был здесь. Убийства в ночной Лиме – привычное дело, город живёт этим, как дышит. Поножовщина, стрельба, изнасилования, пьяные драки. Очень мило.