Посвящается моим братьям – фронтовикам Геннадию и Виталию и великому труженику-пчеловоду Анатолию Владимировым

Я, Владимиров Юрий Владимирович, по крещению православный, но по мировоззрению атеист. Родился 18 июля 1921 года. Прожил более 60 лет в Москве. По профессии инженер-металлург. В 1949 году окончил Московский институт стали им. И. В. Сталина по специальности «Пластическая и термическая обработка металлов и металловедение» (с углубленным знанием технологических процессов и оборудования для прокатки и волочения). Кандидат технических наук. Проработал по специальности много лет на заводах и в научно-исследовательских, проектно-конструкторских и технологических институтах. Кроме того, очень много занимался письменными переводами и написанием рефератов с научно-технических статей и других публикаций на немецком и английском языках, чтобы что-то дополнительно заработать на жизнь и усовершенствовать свои знания. Один и вместе с соавторами написал и опубликовал около 200 научно-технических статей, главным образом по металлургической и машиностроительной тематике, и даже выпустил по ним несколько книг.

До ухода на пенсию в 1996 году (с должности ведущего научного сотрудника) трудился свыше 32 лет в Центральном научно-исследовательском институте информации и технико-экономических исследований черной металлургии (сокращенно – «Черметинформация»).

Имею нормальную и порядочную семью. Был всегда законопослушным гражданином. Не состоял ни в каких политических партиях.

В юности участвовал рядовым солдатом-добровольцем в Великой Отечественной войне, пробыл почти три года в германском плену, после чего подвергался свыше года фильтрации (проверке), в основном работая принудительно в одной из угольных шахт Донбасса. Все эти годы были исключительно опасными для моей жизни и в то же время очень необычными и интересными. Поэтому, хотя многое уже и выветрилось из моей памяти, я решил рассказать о них своим потомкам и другим лицам.

Мои родители Владимир Николаевич и Пелагея Матвеевна Наперсткины по национальности чуваши. Они отлично владели русским языком, но в семье разговаривали только на родном, чувашском языке. Зная, что их детям в будущем придется жить в основном среди русских, оба родителя очень хотели, чтобы те как можно быстрее и лучше научились говорить по-русски. Но для этого надо было, чтобы дети с самого раннего возраста постоянно слышали русскую речь, а особенно – в кругу семьи. Однако разговаривать дома между собой по-русски родители не могли и не хотели из-за того, что совсем не знала русского языка бабушка Елена – мать отца, которая была хозяйкой в семье и няней своих внуков. Вне дома и среди ровесников дети также слышали и употребляли только чувашскую речь, что еще сильнее затрудняло освоение ими русского языка.

Оба родителя – одногодки. Родились в 1898 году, по профессии были простыми, но очень квалифицированными сельскими учителями, не имевшими высшего и даже среднего (по современным меркам) образования. Родом они из одной и той же деревни, где почти все жители – чуваши.

Деревня наша, Старо-Котяково, состоявшая в год моего рождения примерно из 140 дворов, имела вместе с селом Батырево один общий сельский совет, здание которого было в том же селе.

В июне 1932 года я получил в своей деревне свидетельство об окончании Старо-Котяковской четырехгодичной начальной школы, и мой отец решил направить меня учиться дальше в открывшуюся в 1931 году в Батыреве школу колхозной молодежи (ШКМ).

Ему давно не нравилось, что я и другие его дети будут, как и он, носить фамилию Наперсткин, которая казалась слишком несолидной и унижающей достоинство человека, так как наперсток – это очень маленький и на первый взгляд «никудышный» предмет. Кроме того, он боялся, что детей, как и его самого в детстве, сверстники будут дразнить наперстком. Поэтому непосредственно перед выпиской мне свидетельства об окончании местной начальной школы отец сходил в Батыревский сельский совет, где хранились метрические записи на всех жителей Батырева и нашей деревни, и там переписал для всех детей фамилии по своему имени – на Владимировых, получив соответствующие метрические справки. Так я и мои три брата и сестра (я был из них самым старшим по возрасту, и поэтому они звали меня не по имени, а дядей) стали Владимировыми и с этими фамилиями пошли в дальнейшую жизнь.

Имея новую фамилию, в сентябре 1932 года я стал учеником первого (соответствующего пятому в средней школе) класса Батыревской ШКМ, которую в 1934 году преобразовали в Батыревскую среднюю школу им. С. М. Кирова. Эту школу я окончил вторым выпуском в июне 1938 года. Она существует и в настоящее время.

Как и многие чувашские деревенские и сельские дети, я рос в далеко не нежных условиях и далеко не «чистюлей». Это дало мне возможность в последовавших суровых годах войны быть человеком достаточно хорошо выносливым и неприхотливым во многих отношениях.

Питались мы в семье, не всегда соблюдая строго установленный режим (бывало, и не ели целый день). Пища была в основном грубой, из муки и картошки, хотя много употребляли свежее и кислое (в виде варенца – ряженки) молоко, яблоки и черемуху из своего сада, ели летом прямо с грядок лук, чеснок, морковь, репу и огурцы (как свежие, так и соленые), причем последние очень часто покупали мешками на базаре. Там же приобретали чернику, малину и вишню. Помидоры у нас появились лишь в середине 30-х годов.

Когда ели упавшие в саду на землю яблоки и висевшие на ветвях черемуху и рябину, а с грядок – разные овощи, мы – дети – их почти никогда не мыли и во многих случаях ограничивались лишь тем, что смахивали с них приставшую землю об траву или подол рубашки и штаны.

Летом еще ели съедобные луговые и полевые травы, не менее семи видов, которые я и сейчас хорошо различаю и при случаях употребляю.

В летнее время в нашей и других семьях основной обеденной или вечерней пищей было только первое блюдо – мучной суп с клецками – салма или с мясом – шюрбе, а также щи, которые варили в большом чугунном котле, подвешенном над костром, устраиваемом в поварне – летнем дворовом помещении, не имеющем чердака и плоского потолка. В том же помещении, которое, конечно, кишело мухами, принимали за столом приготовленную еду, налитую в одну общую для всей семьи большую эмалированную или даже деревянную миску, куда каждый погружал свою деревянную ложку.

После принятия пищи ложки, общую миску или тарелки мыли по возможности горячей водой, но не очень тщательно. Руки перед едой по существу никогда хорошо (или даже вообще) не мыли.

Пили много домашнего пива. Делали и хлебный квас, который пили или употребляли вместе с луком и хлебом в жаркое время работы в поле. Пили и обрат, оставшийся при приготовлении из сметаны масла. Главным образом пили сырую воду из колодца.