Маша сидела на вершине высокого холма и, прислонившись спиной к теплому камню, наблюдала за коршуном, парившим над степью на уровне ее глаз. Распластав крылья, птица изредка лениво взмахивала ими и, поддерживаемая потоками воздуха, которые поднимались вверх от раскаленной полуденным солнцем земля, казалось, купалась в них, гордая и сильная, словно древняя царица — хозяйка этих ковыльных степей, далеких лесов в синеватой дымке и отливающих серебром мелких озер, похожих сверху на разбросанные по земле щиты павших в битвах богатырей.

Да и сам холм, если смотреть на него с востока, напоминал голову древнерусского витязя в шлеме с шишаком, с горбоносым лицом, его, словно гигантский шрам, пересекал глубокий скальный разлом.

Вечером и утром, когда особенно черны и отчетливы тени, камни как бы оживали и еще больше походили на сказочного великана, поставленного когда-то здесь на часах, да так и застывшего навечно громадным немым стражем на границе древнейших государств.

Об этой скале, одиноко и гордо взиравшей на мир уже тысячи лет, ходило много легенд, но Маше нравилась одна — о былинном богатыре Любомысле. Он сражался с супостатами не на жизнь, а на смерть и, будучи тяжело раненным, не позволил унести себя с поля боя. Так и умер с мечом в руках.

Но только закрылись его глаза, слетела с неба голубица, взмахнула трижды крылом, и восстал с земли богатырь и поднял свой меч, и ударили гром и молния, и разбежались нехристи-язычники в разные стороны, чтобы никогда более не переступать священных границ земли русской.

С тех далеких времен солнце неисчислимое множество раз всходило и заходило над головой великана, зима сменяла осень, а лето весну… Буйные ветры и талые воды; лютые морозы и безжалостные лучи солнца иссушили и изъели лицо старика, покрыли его оспинами и морщинами. Но как стоял богатырь, так и стоит поныне, только ушел в землю от непомерной ноши уже по самые плечи. И по-прежнему непреклонно и зорко вглядывается он в спине дали, и знают враги, пока стоит богатырь, не владеть им землей русской, как бы ни зарились они на нее, как бы ни потирали руки от жадности, зная о ее непомерных богатствах.

Маша вздохнула и улыбнулась. Всего каких-то семь-восемь лет прошло с тех пор, как она перестала верить, что раз в год богатырь оживает, со стонами и кряхтением освобождается из каменного плена и медленно, важно обходит свои владения, смотрит, все ли в порядке, все ли справно, все ли хранится должным образом… И уже под утро возвращается на прежнее место и опять застывает.

Лет этак десять назад она даже подговорила своих приятелей, сыновей кухарки и конюха Тимошку и Даньку, отправиться в степь в ночь накануне Ивана Купалы и убедиться, взаправду ли восстает от долгого сна каменный великан. Но более всего им хотелось узнать, на самом ли деле он проверяет, на месте ли древние клады, которых в этих краях видимо-невидимо, как и курганов, где они испокон веку хранятся.

Время сровняло эти курганы с землей, и никому не ведомо, где же искать эти сокровища. Лишь изредка вымоет из земли весенним половодьем или особенно сильным летним ливнем серебряные мониста, больше похожие на затвердевшие и почерневшие от времени цветочные лепестки, а то и причудливую бронзовую фигурку диковинного зверя с длинным кошачьим хвостом или гордого оленя с закинутой на спину головой, увенчанной короной рогов…

В тот раз им так и не удалось незаметно улизнуть из дома.

Верных Машиных оруженосцев мать застукала, когда выпрыгивали из окна, успела ухватить за опояску и не позволила ускользнуть в глухую ночную темь. А Маша, не дождавшись заветного сигнала, уснула, положив голову на подоконник.

Утром ее разбудила няня и сердитым шепотом выругала девочку за непослушание и пригрозила, уже в который раз, пожаловаться гувернантке мисс Луизе, а то и самой барыне, ее сиятельству княгине Зинаиде Львовне, что ее воспитанница совсем от рук отбилась.

Нянька — сорокалетняя розовощекая красавица Анисья — была единственным человеком, напоминавшим Маше о ее прошлой жизни. Именно она спасла пятилетнюю малышку от огня, вспыхнувшего в доме управляющего имением князя Гагарннова ранним утром от неисправной печи.

Сам управляющий Александр Гаврилович Резванов в тот день встал, как всегда, спозаранку и отправился объезжать господские владения. Но не успел он отъехать и за версту от своего дома, как увидел огромный столб дыма и взметнувшееся выше леса пламя.

Через десять минут он был на месте пожара. Но ничего уже не смог поделать. Старый деревянный дом в одно мгновение вспыхнул как факел. И усилия дворни залить его водой из ведер и при помощи ручной помпы успеха не имели.

Александр Гаврилович вырвался из рук удерживающих его слуг и бросился в огонь. На втором этаже оставались его молодая жена Надежда Васильевна с годовалым Николенькой и всеобщая любимица — старшая дочь Машенька со своей нянькой Анисьей.

Резванову не суждено было узнать о спасении дочери: вместе с женой и сыном он погиб под обрушившейся кровлей дома. А Машу спасло то, что у Анисьи разболелся под утро зуб и она, постанывая, ходила взад и вперед по комнате, поддерживая рукой распухшую щеку. Почувствовав запах дыма и заметив отражение огненных всполохов в окнах противоположного от них крыла дома, нянька, не раздумывая, закутала спящую девочку в суконное одеяло и в чем была, в сарафане и босиком, выпрыгнула из окна второго этажа прямо в сугроб, который смягчил их падение.

После смерти родителей девочку забрали к себе Гагариновы. Княгиня Зинаида Львовна, урожденная Шувалова, была давней подругой Маменькиной матери. В девушках они вместе учились в Екатерининском институте и поклялись никогда не расставаться. Выйдя замуж за князя, она не оставила подругу без внимания, и именно по ее рекомендации обер-шталмейстер[1]императорского двора его светлость князь Владимир Илларионович Гагаринов назначил управляющим своих тамбовских и пензенских имений отставного офицера, начавшего свою военную службу еще при Екатерине II, небогатого столбового дворянина Резванова.

Александр Гаврилович, вышедший в отставку после тридцати лет службы, одно время находился в ведомстве императрицы Марии Федоровны, весьма благоволившей к нему.

И женился Резванов по ее рекомендации на девушке из хорошей, хотя и не очень богатой семьи коллежского советника Василия Гобериуса, потомка шведского военного лекаря Отто Гобериуса, попавшего в плен во время Полтавского сражения да так и оставшегося в России после женитьбы на русской дворянке.

После рождения дочери Александр Гаврилович ушел в отставку в чине полковника и принял в управление обширные и богатые поместья князя Гагарниова.

Семья переехала в принадлежащую князю деревню Ельцово в Пензенской губернии и поселилась в Просторном управительском доме.

Ни Зинаида Львовна, ни Надежда Васильевна, конечно же, не подозревали, почему их мужья так быстро подружились. Причина крылась не только в том, что их жены были близки, а и в другом: оба были и прежде хорошо знакомы по масонской ложе. Впрочем, молодым женщинам не было никакого дела до бесед их мужей, которые те вели всю ночь напролет в редкие встречи, когда семейство Гагарииовых, отправляясь на воды, останавливалось проездом на неделю в Ельцове. Женщины тоже проводили все это время вместе, в бесконечных разговорах о детях и в воспоминаниях о счастливых и беззаботных днях в стенах Екатерининского института.