Семейная сага… Вероятно, так можно охарактеризовать роман Михаила Аранова «Баржа смерти», в котором идёт речь об истории двух поколений семьи Григорьевых, ощутивших в своей судьбе весь ужас «мгновений роковых». Ими была богата первая половина двадцатого столетия, вместившая в себя кровопролитные войны и революции, годы разрухи и террора, печали, скорби и, в то же время, неистребимого энтузиазма и отчаянной веры в небывалое светлое будущее. Казалось бы, «дела давно минувших дней». Что нам до них. Но в том-то и дело, что дела эти, даже хорошо изученные (что вряд ли), продолжаются и сегодня и каждый раз воспринимаются на собственной шкуре, как откровение неизведанное и незнакомое. И потому история людей и их взаимоотношений на фоне драматических событий, о которых ведет речь в своей книге автор, представляется как увлекательный, трогательный, страшный, но притягательный рассказ (так и хочется сказать – триллер) о близком и родном. О жизни во всех её проявлениях, чаще грустных, но иногда и радостных.

Михаил Аранов, известный питерский поэт и прозаик, живущий, правда, последние годы вдали от Родины, ведет повествование так, что его поэтическая натура определяет стиль даже самых приземленных рассуждений. «…За эту жизнь мы все в ответе. Когда проснёшься на рассвете, зажги в окне своём свечу… Я постою и помолчу. Я постою и помолчу. Твой свет помог с пути не сбиться. У незнакомого крыльца помог святой водой напиться под трели раннего скворца…»[1].

Но это только помогает проникнуться духом и ритмом времени. Книга написана увлекательно (а ведь сказано, что увлекательность – это интеллигентность рассказчика), и читается, что называется, на одном дыхании. Хотя, чтение это нелёгкое, ибо события разворачиваются зачастую трагические. Но и в самой гуще этих событий люди живут ежедневными хлопотами, не замечая или не обращая внимания на судьбоносность и историческую значительность происходящего. Рассказчику веришь, потому что чувствуется, что в основу повествования легли семейные предания, и в них, кроме вымышленных персонажей, много реальных, известных людей, что тоже добавляет достоверности. Вот, например, отрывок из застольной беседы во время воскресного визита в гости к герою повествования бухгалтеру Константину Григорьеву его начальника, которым неожиданно стал революционер, эсер Исаак Перельман, близко знавший и Ленина, и Сталина, но преданный всей душой, на свою беду, легендарной эсерке Марии Спиридоновой:

– Ах, погодите, Константин Иванович, – отмахивается Исаак. Дайте закончить. Я и так молчал пять лет на Нерчинской каторге. Как можно согласиться с его лозунгом. Я опять про Ульянова: «Свобода собраний есть обман, потому что связывает руки трудящихся масс на все время перехода к социализму. Всякая свобода есть обман, если она противоречит интересам освобождения труда от гнета капитала». И как можно смириться с его тирадой: «Не может быть равенства между рабочим и крестьянином, потому что крестьянин не привык отдавать хлеб по твердой цене». А на Ваш вопрос, откуда всё это, отвечу: каторга, милейший, тоже школа. И учителя там были достойные…

– А Вы в молодости серьёзно учились где-нибудь? – осторожно спрашивает Константин Иванович. Впрочем, он уже слышал об «университетах» Перельмана. Это он спросил для Кати.

– Гимназия в Минске, господин счетовод, – не без иронии говорит Перельман, – потом зубоврачебная школа Шапиро в том же Минске. Так что у меня были свои университеты. Только практика моя была не как лечить зубы, а как их выбивать.

– И убивали? – тихо спрашивает Катя…

И убивал. И его убили. Свирепый, но пытавшийся быть справедливым эсер Перельман нашёл свою погибель на печально знаменитой «барже смерти» во время белогвардейского мятежа в Ярославле. Его имя было начертано в числе славных жертв революции. Но в середине тридцатых годов оно исчезло из этого списка. И, будь он жив, его ждал бы неминуемый расстрел. Пришло время террора, которое ощущалось везде, в том числе, и на фабрике, где работает Григорьев:

«Как-то нервно стало на фабрике. Возникло ощущение, что все друг за другом подсматривают. Вот и начальник фабричной охраны Филатов исчез. Считай, больше десяти лет при большевиках проработал. Ещё вчера его видели, а сегодня в будке при охране другой мужик сидит. Похоже, не местный. Командным тоном распекает охранников. Из фабричных кто-то видел, как баба Филатова рвалась с рёвом в ворота фабрики.

Новый начальник охраны, будто, пригрозил ей, что следом за мужем и её отправят куда надо. И Константин Иванович в своей бухгалтерии стал чувствовать себя неуверенно. Подчиненные стали вести себя излишне независимо. Вроде, как бы без прежнего почтения. Константину Ивановичу уже слышится поганенький выкрик: «Кто здесь временный? Слазь».

Быть временным – судьба каждого из нас. «Приходим не надолго, а кажется – навечно». Кажущаяся вечность мимолётной жизни подвигает не только на благородные поступки, но и на подлости, коих случается и больше, чем хотелось бы. Зачем люди делают друг другу гадости, проявляют жестокость и нетерпимость, лицемерят и обманывают? На эти вопросы ищут ответы и герои романа, находя и не находя их, пытаясь сохранять честь и достоинство, невзирая на «свинцовые мерзости жизни», которые проявляются во все времена.

«Никто не знает ни года, ни месяца и ни часа своей смерти. Но это ложь. Небесный счетовод каждому отсчитывает время. И заранее предупреждает о конце. Но его никто не слышит. Или не хочет слышать. А вот если кто услышит, то выбегает на улицу, зажимает уши руками и кричит: «Настал мой смертный час!» Кто ж ему поверит? Забирают в сумасшедший дом. Там пичкают лекарствами. И он забывает о смерти. И смерть забывает о нём. Но очнись он на мгновение человеком, тут же явится мысль: «Лучше бы умереть, чем жизнь такая». Тогда и смерть не заставляет себя ждать. А по ком звонит колокол, узнаём только на кладбище». Где Константин Иванович прочитал этот текст, никак не вспомнит. Как-то содержание его пересказал Александру. Спросил у зятя, как он всё это понимает? Услышал от него совсем не в меру раздражённый ответ: «Да выбросите Вы, Константин Иванович, из головы эту антисоветчину!»

Сегодня никто не укорит собеседника антисоветчиной. Но смысл рассуждений и их актуальность остались неизменными. «…мы живем без веры, погружаясь, словно в Дантов ад, в женский мат и в детский мат, совесть, как друзей своих теряя. Город мой, под звон твоих трамваев, как когда-то под церковный звон, жизнь проходит, как тяжелый сон, жизнь проходит, словно лотерея, и от неудач своих дурея, ищем мы виновных каждый час…» Писатель Аранов не ищет виновных. Он просто добросовестно излагает историю семейного клана Григорьевых на фоне неприветливого времени и пространства, в котором недобрый мир сменяется беспощадной войной. И это, к сожалению, тоже неизменно. И сегодня, как тогда, никто не слышит небесного счетовода, продолжаются войны, люди меряются спесью и чванством, ослепляются ненавистью и забывают о том, что конечная остановка всегда рядом и всегда внезапна. И в этом – тоже ценность книги. Она дает толчок к размышлениям о бренности жизни, о её смысле и собственном предназначении. Ведь баржа продолжает плыть, принимая на борт всё новых и новых пассажиров.