Леонид Моргун

(Баку)

Чудо

Мы далеки от утверждения, что все описанное ниже действительно встречается во Вселенной. Но вероятность того, что это именно так, не равна нулю.

И. С. Шкловский

ГДЕ-ТО (в жару невиданных температур, в пламени невидимых солнц, во тьме необъятной ночи, в буре безмолвных страстей, в ярости ледяного безмолвия) ПРОИЗОШЛО (свершилось, взвилось неистово вертящимися языками огня, опало и восстало вновь, затлело, задымило, загорелось и стало пылать, распространяя вокруг себя ровное тепло) ЧТО-ТО (взрыв, столкновение, сплетение пространственно-временных плоскостей) и ЯВИЛОСЬ (а может быть, и нет) НЕЧТО (многогранное, тысячеликое, снедаемое многоцветьем чувств и желаний. Их было много, они не отделяли один индивид от другого — так им проще казалось жить).

Они не могли жить и мыслить в нашем понимании этих слов. Да и как, простите, предположить, что жизнелюбивым, мудрым и мыслящим может быть «нечто», чересчур смахивающее на вульгарное «Ничто»?..

Но Ничто… Великое Ничто — оно, поверьте, гораздо сложнее, чем «что-то там»… Ибо «что-то» существует по стандартным, навеки заведенным физическим законам, положенным Большим Взрывом. В этом «что-то» элементарные частицы сочетаются, образуя атомы, те — молекулы, те вещества, организмы, излучения… Последние одной стороной своей ипостаси примыкают к объектам материального, а другой — волнового мира, чем ближе всего подошли к Ним, родившимся на грани бытия и небытия, прошлого и грядущего, времени и пространства.

Ничто, ощутившее себя, как Нечто, было невероятно одиноко в нашем с вами мире. Оно (Они) — не просто не понимали его, такого узкоплоскостного, вертящегося, живущего размеренной и упорядоченной жизнью, разбросанного по сотням тысяч галактик, скоплений, ассоциаций, которых Оно (Они) также не могло себе представить.

Осмыслив свое место на грани двух миров, один из которых был пуст, а другой — непостижим, Нечто принялось разыскивать в них Что-то, подобное себе, если не по облику (какового, впрочем, у него просто не существовало), то хотя бы по мышлению (существование коего также было весьма проблематично).

Сконцентрировав свои мысленные токи в бесконечно длинные, протянувшиеся по временам, пространствам и измерениям щупальца, Они (то самое Оно) принялись ощупывать окружающие их миры в поисках кого-то (чего-то), что помогло бы Им осмыслить и представить себе воочию этот мир.

Эти поиски продолжались несколько мгновений (по галактическим понятиям), в течение которых наша Метагалактика успела два или три раза сколлапсировать и вновь взорваться, родились и погибли во тьме историй звездные империи, республики, коалиции; возвысились и сникли цивилизации разумных ящеров, лишайников, бактерий, насекомых, отгорели свое и угасли тысячи тысяч звезд.

Но вот случилось то, что рано или поздно должно было случиться — и Они проникли в сознание некоего нелепого и беспомощного существа, благодаря которому Они и получили возможность видеть, ощущать и осмыслять окружающий их непостижимый и таинственный мир…

На эту станцию поезд приходил ранним утром. В пять часов Сейран уже не спал, а лежал на верхней полке, прикрыв глаза и заложив руки за голову. Слегка подташнивало от запахов, которыми была наполнена атмосфера купе.

Его попутчики вчера засиделись допоздна, пили водку и портвейн, настойчиво звали и его к столу. Он отказался. Соврал, что запойный. Они посмеялись, но отстали.

Всю ночь он тщетно пытался заснуть. Попутчики долго гремели бутылками, спорили о чем-то, потом начали петь, в такт тарабаня по столу. Уже заполночь пришел проводник. Сначала поскандалил с ними, а потом и сам присел к столу и выдал под собственный аккомпанемент несколько забористых куплетов. И лишь когда непроглядная тьма за окном начала сменяться пронзительной синевой, они, наконец, успокоились. Но тяжелые запахи ночного застолья были невыносимы.

С недавних пор запахи будто сговорились преследовать его. На работе горячий дух машинного масла и раскаленной стружки навевал на Сейрана сложное чувство апатии и усталости. В курилке пласты тяжелого дыма кружили голову и вызывали тошноту. Миазмы столовой напрочь отбивали аппетит. За последние полтора года он отощал, осунулся и даже как-то ссутулился.

Неожиданно свалившийся отпуск и «горящую» путевку на курорт любой другой на его месте воспринял бы как дар небес, но Сейран… Пожал плечами и пошел собирать чемоданы.

Что-то кольнуло под сердцем. Пробежало по телу и сдавило грудь стальным каркасом.

Поморщившись, Сейран запрокинул голову и попытался дышать короткими частыми вздохами. Это иногда помогало. Таким образом он порой ухитрялся обманывать боль, увернуться от нее и загнать в отдаленный участок своего тела, где она до поры сидела, притаившись, готовая в самый неподходящий момент выскочить и злобно куснуть его в сердце.

Он устал от этой боли. Он привык к ней. Он был сосредоточен только на ней, и не мог ни работать, ни жить, ни дышать, не думая о ней.

Иногда это приходило исподволь, будто крадучись. И стоя за своим стареньким ДИПом, ведя резец по сверкающей болванке, Сейран бережно подстерегал постепенно нарастающую ломоту в суставах, неуловимыми движениями мышц пытался отогнать колотье в позвоночнике, загнать боль подальше под ребра. Но когда она становилась совершенно невыносимой, он бросал станок и пошатываясь брел в дальний угол цеха, забивался между мешками с ветошью и сидел, сжав голову руками, глядя, как внутри его сознания расцветают причудливые зеленоватые вспышки. Огоньки пробегали, сплетаясь в затейливые гирлянды, будто пытаясь утешить и подбодрить его. Тщетно. Не всем дано понять неведомое.

ИМ было неведомо чувство боли.

Небритый мужчина в потертом плаще, бросив на Сейрана наметанный взгляд, сразу же ухватил его чемодан и понес к своим видавшим виды «жигулям». Оставив его у машины, водитель вновь побежал на поиски клиентов. Спустя минут пятнадцать он привел еще двоих мужчин с чемоданами и юношу с тремя картонными ящиками, запихнул их на заднее сиденье и погнал машину от станции по ухабистой дороге, крепко поругивая местные власти, которые, имея под рукой курорт всесоюзного, а, может быть, и мирового значения, чихать хотели на страдания автомобилистов.

А вдоль дороги расстилались поля, поля… Черные и необозримые, они вплотную подступали к шоссе, окружали отдельные группы домов и корявые, одинокие деревья.

— Хлеб растите? — спросил Сейран, вмешавшись в разговор водителя с пассажирами. Тот вначале не понял. Потом засмеялся.

— Ха! Хлеб! — он повернулся к пассажирам и указал на Сейрана. — Он спрашивает, это хлеб? Хлеб пускай Россия сажает. А здесь у нас хлопок. Белое золото, будь оно трижды неладно.

— Что, не растет? Или сажать невыгодно?

— Кое-кому очень даже выгодно, — поморщился представительного вида мужчина