– Слышь, братан, курить есть?

У Серика ёкнуло в груди. Не то, чтобы он испугался. Нормальная реакция на внезапно, буквально из ниоткуда, из вечерних сумерек, из-за деревьев парка, скрывающих всё по правую сторону от тротуара, вынырнувшую проблему. А в том, что это проблема, Серик нисколько не сомневался. Он призадумался.

Не так, конечно, чтобы он вдруг нахмурил брови, ткнул себя пальцем в лоб и в этой позе начал расхаживать туда-сюда, периодически взмахивая свободной рукой, будто ведя с самим собой беседу. Хотя это, наверное, был бы неплохой вариант, чтобы шокировать случайных прохожих и неслучайных гопников. Но, несмотря на большой объём описанных ниже размышлений, это всё происходило мгновенно, в считаные секунды. Давно обдуманные мысли мозг выдаёт готовыми блоками. И из них, как из огромных панелей, он формирует готовое здание по только сейчас возникшему техзаданию.

Всё в интересующемся куревом выдавало гопника, недавно приехавшего в город. А, может, и живущего где-то в посёлке неподалёку и наезжающего сюда с регулярными гастролями. Сколько их таких по вечернему Алматы ходит… Китайские штаны «адидасы», изначально не образец стиля и качества, так ещё и заношенные, лоснящиеся, с вытянутыми коленями. Демисезонные остроносые полуботинки из кожзаменителя. Растоптанные, облезлые. Раньше «адидасы» эти парни заправляли в носки. Потом учащиеся или работающие в городе девушки из их посёлков промыли гопоте мозги, что так не красиво. Они поднаторели в моде и «городских движениях», им хотелось бы принца на белом коне, но судьба такая, что девушке из пригорода, как правило, достаётся и парень из пригорода. И если ты не можешь получить принца из города на белом… нет, не коне (конь сейчас, скорее, признак аульного, чёрного как смоль, грубого и небогатого парня), на белом Мерседесе или на чёрном, или не на Мерседесе, а на Рейндж Ровере, или, лучше, на Бентли, то зачем о таком мечтать? Вернее, стоит о нём мечтать, но иметь в виду надо Баура с соседней улицы. Тем более что у него кроссовки – настоящий Адидас. Главное, чтобы он выглядел как городской. В конце концов, Адидас – это красиво. Особенно, если к синим штанам с белыми полосками прилагаются белые кроссовки. Настоящие, как у Баура.

«Что-то я увлёкся женской логикой», – подумал Серик и слегка тряхнул головой. Гопник напротив насторожился.

Нет, они не сменили стиль в угоду увещеваниям своих барышень. Но спортивные штаны теперь носят не заправляя. Это называется компромисс.

«Откуда вообще эта мода на классическую обувь и спортивку сверху? Наверное, из девяностых. А этим молодым гопникам досталась по наследству. Этакий культурный код пригородов, утопающих в бедности и грязи. Мы в девяностых носили эти «адидасы», или, скорее, тогда «абибасы», потому что это были самые дорогие из доступных нам вещей. У нас ничего не было. Серые брюки, белые рубашки – это всё, что продавалось в магазинах. Если и появлялось что-то яркое – сметалось в одну минуту. Потом появился «свободный рынок», к нам из Китая и Турции хлынул поток кооперативного «самопального» товара. Синие спортивные штаны с красными и зелёными лампасами – мечта гопников того времени. Джинсы «Мальвины» и свитеры «Бойс». А ещё круче – голубые джинсы «пирамиды». Мы так их хотели, пуская слюни, что родители откладывали по ползарплаты, чтобы однажды купить эти сверхмодные шмотки. Но «адидасы» были верхом крутости. Прошло двадцать лет, а эти пацаны до сих пор живут теми же мечтами, что были у нас тогда… Нам нечего было есть. Не в том смысле, как это понимается сейчас, когда нет денег пойти в кафе или купить палку колбасы. Нам вообще, совсем нечего было есть. Мы наскребали 20 тенге, или сколько это стоило, чтобы купить китайскую «быстрорастворимую» лапшу. Она казалась верхом кулинарного искусства. А если были деньги, чтобы купить пачку сосисок непонятного состава и происхождения, тогда ужин с китайской лапшой (обеда не было в принципе, работали) и покрошенными в неё сосисками был просто царским. Хотя, почему я считаю, что нынешним этого не понять? Этот гопник передо мною. У него рост где-то метр семьдесять пять, а весу от силы килограммов шестьдесят. Они недоедают, у них у всех хронический недовес. Их в армию не берут из-за этого. Они там в аулах взятки дают в военкоматах, чтобы пойти в армию, в то время как в городах военкомы взятки берут, чтобы от армии «отмазать». Эта чудовищная разница между городом и пригородом очень явная и чёткая. Они хотят в армию, чтобы потом стать полицейскими – ведь для поступления на службу нужен армейский опыт – и отжимать мобильники у нас уже с полным правом, а не вот так, из-за угла».

Глаза Серика едва увлажнились.

«Где-то даже жаль его, этого парня с откровенно бандитской рожей. Был ли у него другой путь? Когда он родился, в его посёлке, наверное, уже ничего не работало. В здании детского садика аким обустроил себе особняк. Школа, построенная при Союзе, работала в четыре смены – потому что население выросло, а новых школ никто строить не спешил. Старые учителя умерли или уехали в города, а кто и за границу. Новые учителя – те, кого привёл директор школы, родственник акима, что поселился в детском саду – сами когда-то с трудом окончили школу. В классах было по сорок человек, а этих классов у каждого учителя – штук пять в день. Домашние задания они, даже если хотели, проверять не могли. Разумеется, никто эти «домашки» и не делал. И на уроках не отвечал. Потому что доившая с утра корову (на учительскую зарплату жрать нечего было, приходилось жить натуральным хозяйством) Алия Муратовна клевала носом. Она давала задание – прочитать такие-то страницы учебника, и засыпала. За баранов и мешки с картошкой, что собирали родители для директора школы, этому парню выдали аттестат. Что он умеет? Что читал? Что знает? Сколько ненависти в его глазах… Там за деревьями, наверняка, стоят его «братишки», ждут развития ситуации. С каким удовольствием они будут топтать меня, прыгать на голове. За какой-то телефон, который у них за копейки примут скупщики тут же рядом, у Зелёного базара, они готовы убить. Запросто. Они бьют своих жертв с исступлением, не чтобы что-то отобрать, а с истинным садистским удовольствием, вымещая на них всю злобу: за свой грязный полузаброшенный аул, за стоптанные туфли, за девочек своих, которые хотели бы гулять с городскими, за детский садик, в котором живёт аким…».