Жду Юленьку, сидя на потёртой скамейке под липами. Скоро её социология закончится, и моя радость покажется на ступеньках института. Щурюсь от солнца: перепрыгивая с ветки на ветку, оно спускается вниз по деревьям, чтобы скрыться в тени кустов. Вместе с прохладными сумерками на меня снисходит спокойствие.

Вот и она! Фиолетовая куртка, стройные ножки в джинсах. Копна светлых волос ловит последние лучи заката, становясь почти рыжей. Улыбаюсь.

Как обычно, спускается по лестнице с подружками, мило болтая. Прощаются поцелуйчиками. Все симпатичные – эх, где мои двадцать! – но, уж конечно, Юля – лучшая.

Подружки уходят вверх по улице – к автобусной остановке, а Юленька идёт ко мне. Минует маленький парк, не смотря в мою сторону. Я неторопливо встаю, одёргиваю куртку и следую за ней.

Мне всегда нравилось, как ходит моя радость. Здесь и уверенность в себе, и женственность, и внезапные порывы юного восторга: я жива, я красива, я дышу и люблю жизнь! Чем-то твоя походка напоминает мамину, но у той уже остались только уверенность в себе и знание, «как правильно». Надеюсь, любимая, ты не станешь такой! Но я знаю, что не станешь.

Когда полгода назад ушёл твой отец, мать неделю ходила с синяками под глазами и движениями истерички. А то и вовсе из дома не показывалась. А ты училась, всё как обычно, разве что меньше улыбалась. И даже с приставучим Павликом!.. Своими цветами этот пацан достал даже меня. А ты всегда с таким достоинством их принимала, и в то же время не подпускала его ближе, в отличие от клуш, что любят использовать влюблённых наивных мальчиков. Ты очень сильная и правильная, я знаю.

Юля запинается носком кроссовка о металлический люк. Да, физкультура в институте так и не сделала тебя ловкой: все эти дверные косяки, бордюры, столбики… Тихо смеюсь. Но я люблю тебя именно за то, что ты – это ты. Со всеми недостатками. Настоящая. Юная. Сладкая. Не та кобыла, что ждет дома с отвисшими сиськами и отвратно сюсюкает. Лишь когда я душу́ её и луплю по щекам, это заводит меня – немного. Но я умеряю силы. «Да, дорогая, конечно. Это всего лишь игра».

Как мне это надоело, моя радость, ты бы знала! Но сегодня – особый день.

Юля сворачивает в железную арку ворот. Ныряю следом и попадаю на самопальный рынок, выросший, будто плесень, вокруг заброшенных железнодорожных путей. Бабки и мужики бомжеватого вида развернули прямо в чёрной грязи свои газеты и вывалили на них всякий хлам: старые книги, часы, зажигалки, ношеную одежду… Кто же покупает всю эту срань?

Юленька аккуратно ступает по земле, стараясь не угодить в самую грязь. Дальше – уже деревянные мостки. Они ходят вверх-вниз, хлюпая в лужах. Скотство, конечно, что до станции приходится добираться через эту мусорку. Я-то ладно, переживу и не поморщусь… В потёртой серой куртке и старой кепке я и вовсе не выделяюсь среди местной публики. Того и гляди, какой-нибудь алкаш примет меня за своего приятеля. Но Юля! Утончённое и светлое создание. И вот, пожалуйста, – провинциальные реалии…

На улице уже почти совсем темно. Рынок заканчивается. Теперь идём мимо гаражей. Обычно здесь трутся мужики, ремонтирующие свои корыта, но сегодня – совсем пустынно. Видимо, поняли, что лучше уж не иметь машины вовсе, чем тратить время на ржавый кусок говна… Впрочем, копаться в моторе и бухать, может, и легче, чем просто бухать. Надежды на лучшее как не было, так и нет, но хотя бы меньше об этом думаешь.

Начинаю незаметно ускорять шаг, сокращая дистанцию. Ещё сто метров, и Юля войдет в уютный, пахнущий гнилым мусором и мочой полумрак скверика. Последний рубеж перед платформой – милая сердцу русского человека лесополоса… Какими зелёными и пушистыми казались они мне пятилетнему, когда мы с отцом катались по России-матушке на электричках, и я прилипал ручками и носом к окнам.

Мне становится лучше. Накатывает знакомое чувство: все под контролем. Как когда дома заходишь в толчок и с усилием, приподняв дверь, закрываешь её на шпингалет. Здесь пованивает, за стенкой слышно бормотание телевизора и пьяное мычание соседа, но это – моя территория. Здесь я хозяин.

Толчок – хорошо, а скверик – лучше. Здесь есть Юля, нет фонарей и почти нет прохожих. А те, кто тоже спешит на электричку, стараются побыстрее прошмыгнуть это место. И правильно…

Чувство близкой безопасности меня подводит. Я не сразу замечаю нечто странное. Да, Юля срывается с места, со всех ног влетает в скверик и улепётывает по дорожке. Не может быть! Надо пожать плечами и отступить, но я не могу… Вот сука! Её дело – быть умной в институте. Или на свидании с прыщавыми подростками, пускающими слюни на её свежее тело. Но не здесь, не в моём скверике. Здесь я не потерплю умников.

Уже несусь следом длинными прыжками. Впереди мелькают курточка и светлое пятнышко волос. Моя радость… Догоню – убью! Хотя нет, глупости… Я же люблю тебя, моя маленькая, моя умненькая, моя сладкая… Ты не успеешь добежать до станции, не надейся.

Юля удирает во все лопатки. Вон там, впереди, лестница под фонарём. И ларёк с билетами, и люди… Физкультуру она не прогуливала, умница, бегает быстро. Но я быстрее.

Когда до лестницы остаётся метров десять, я настигаю Юлю и хватаю за свои любимые волосы. Она пытается закричать, но воздуха не хватает, а я уже зажимаю ей рот. Вырывается и кусает палец… вот мразь! С силой бью её спиной об дерево. Воздух одним махом выходит из лёгких, руки повисают, и я – для верности – со всего размаха бью кулаком в живот. Юля сгибается и едва не падает. Я подхватываю её, беру на руки и несу прочь от тропинки. Ну вот, она снова маленькая и нежная. Такая, какой я её люблю.

Фиолетовую курточку поднять, джинсы расстегнуть и спустить… Ну тихо-тихо, Юленька, куда опять лезешь сопротивляться? Беру её пальчик в руку и начинаю выгибать. Ещё чуть-чуть, и я согну его в обратную сторону – с хрустом косточки и сочным шварканьем сухожилий. Ты правильно все поняла, милая, вижу по глазам. Лучше убери ручки.

О боги… Как прекрасны твои трусики… И как ты пахнешь: бегом, страхом. Я никогда ещё не чувствовал себя таким возбужденным. Ни с Катенькой, ни с Машей, ни черноволосой Дианой… И как же хорошо, что ты побежала,