О. Навик

Дракончики

Здесь почти нет больших растений. Есть деревья, деревца, — не больше яблони или сливы. Растут и они — такие привычные. И вишни. Но вишни здесь цветут особенно буйно, а плоды у них синие. Сливы розово-сизые, а яблоки — самые разные.

Конечно, нельзя было обойтись без одуванчиков. И маков. В этом саду есть лиловые, синие и белые. Вообще, цветы — самые благоуханные. Цветут, сменяя друг друга. В саду не бывает холодов — только мягкая осень… И наступает она в одном углу — так, ненадолго, — чтобы полюбоваться красочным листопадом и тонкими оттенками жухлой травы.

Сад по утрам весь в росе, блики туманного солнца играют в ней. Надо сказать — здесь довольно влажно, хотя дожди случаются не так часто, и никогда — затяжно. Поэтому небо почти всегда — в легкой жемчужной дымке. За границу сада выйти нельзя — он бесконечен. Есть только он и небо.

Населяют дивное место мелкие твари: насекомые — самые прекрасные — от божьих коровок и бронзовок до стрекоз и бабочек. Есть дождевые черви. Нет тли и трипсов.

А еще здесь живут дракончики. Но их только пара. Впрочем, возможно, если долго, долго идти, то отыщутся и другие… Но, возможно, это уже будет другой сад.

— Мня-а… мня-а-а…

Черный дракончик, дожевывая листик, выпорхнул из зарослей желтой и розовой наперстянки. Передние лапки у него почти как человеческие руки, кожица нежная и покрыта пупырышками..

— Как у жабки.

Отозвался дракончик.

Размером он… нет, не от носа, — нос у него маленький, похож на пуговку…

— Зато, смотри, какие глаза!

Откуда-то он извлек зеркальце и любуется на себя.

— Я красивый.

Да, сплошное очарование. А размером…

— Можно, я на руку сяду?

Дракончик устраивается на моем предплечье: тепленький, приятненький… Прижался всем тельцем и пытается куснуть за палец…

— Тепленький, приятненький…

Негодяй! Он, кажется, на меня пописал!

— Мня. Мня-а!

Улетел с воплями… А от меня теперь пахнет чем-то цветочно-травяным…

— Это у нас метаболизм такой.

Заявляет позади меня похожий, но немного иной, чем у черного дракончика голосочек.

А самочка у дракончика…

— Дракониха.

Дракониха. Серовато-голубоватая. У черного — брюшко серое, а у нее туманно-небесное.

Удивительно, но писают они не то духами, не то туалетной водой. Рука почти сразу высохла.

Дракониха смешно загребает лапами — летает, красуясь передо мной. Глазки строит. Выпускает из пасти небольшую струйку голубого пламени, — это у них метаболизм такой.

— Какого же я размера?

Присоединился к нам с драконихой дракончик.

Ну, на взгляд — они оба едва ли больше тридцати сантиметров. Вместе с хвостом.

— Хвастом — это ты!

Не разобрался. Имелись в виду хвостики!

— Он пошутил.

Вечереет. Дракончики опустились в траву, чтобы пожевать на ужин цветочков и листьев.

— Мы пойдем спать.

Они оглядываются на меня. Берутся за руки и уходят, — смешно помахивая из стороны в сторону хвостами, загребая задними лапами, — вообще-то, они могут ходить и на всех четырех.

Может, я еще расскажу о том, как дракониха писала портрет дракончика… Или — как он чуть не утонул… Может быть. Или еще — как она выращивала деревце…

…Однажды дракончик летал по саду. А время года было самое цветущее — да, в одном конце все облетело, пожухло и тихо преет под теплыми осенне-зимними дождями, а здесь (в том углу сада, где он летал) — все только-только распустилось и так дивно благоухало, что дракончик немного потерял голову: там съест черемуховый листик, там откусит желтенький помпон одуванчика… И все слышит у себя за спиной: бряк-бряк, бряк-бряк. То есть и не слышит — а так, краем сознания отмечает.

Дракониха же с самого утра достала из дупла липы мольберт, — довольно массивную треногу; натянула холст, — не так чтобы большой; взяла палитру, кисти и краски и пошла со всем этим… со всеми этими принадлежностями будить дракончика.

А он уже давно проснулся — с первым лучом солнца, с первой птичьей трелью… Дракониха только видела, как его хвостик мелькает то тут, то там, — и ну со всех ног-крыльев его догонять, и уже почти догонит, но мольберт вдруг запутается в лапах, упадет палитра в траву — надо подобрать, натянутый холст воспротивится ветру… И вот, к середине дня она так притомилась, — бедняжке от усталости даже взгрустнулось, — что села со своим… с мольбертом, холстом, кистями, палитрой и красками, где пришлось, посидела немного, отдышалась… скушала несколько нежных нарциссов, запила водой из ручья… И подумала: раз мольберт не идет к дракончику, пусть дракончик придет к мольберту. Она поставила мольберт на ровном месте, укрепила на нем подрамник, разложила кисти и краски, а потом полетела искать своего друга.

Дракончик тоже успел налетаться, — совсем у него закружилась голова от запахов, от погонь за первыми бабочками, — и прилег на полянке в окружении молодых лопушиных листьев.

— Ах вот ты где! Я все утро тебя пыталась поймать!

— Да? Не знаю. Я не заметил, — ответил разомлевший на солнышке дракончик.

— Пойдем со мной, я тебе что-то покажу.

— Ладно, если не далеко.

— Летим, летим! Мне так хотелось бы закончить все еще сегодня!

Дракончик не стал спрашивать — что его самочка хотела закончить, слишком его разморило, чтобы думать о чем-то.

Но когда они прилетели на место, глаза его загорелись, полуденная одурь прошла:

— Ах! Ох! Я знаю — ты будешь меня писать! — радостно завопил он.

Дракониха важно обошла мольберт, прищурившись, поглядела на дракончика…

— Да… Я думаю, лучше всего — в три четверти.

— Чего три четверти? Ты считаешь, хвост не поместится?

— Я не об этом, — все так же важно, стараясь глядеть на него свысока, сказала дракониха. — Ракурс — в три четверти. В профиль ты не импозантен, а анфас — глуповат.

— Хорошо, — не захотел вдаваться в специфические подробности дракончик, — Как мне лучше сесть? А портрет все-таки будет в полный рост?

— Нет. Поясной.

Черненькая мордочка сморщилась, потом дракончик широко распахнул огромные глаза:

— А! То есть только половина меня! А я подумал, ты всего лишь наметишь мой контур, а затем в названии пояснишь, кого или чего нарисовала…

— Хм… Если ты не перестанешь вертеться, так и будет!

— Но погоди, погоди же! Я слетаю за треуголкой!

Дракониха еще не успела ничего возразить, а он уже исчез за кустами бузины. Она посидела немного, потом пошла пожевать, — так аппетитно смотрелись белые цветы вишни, розовые бутоны яблонь… Съела пару лепестков и оставила — слишком красивы, жалко…