Николай Черкашин

Черный пёс в медном ошейнике

Ксеничке

Ветер разворошил шерсть на морде и открыл большой тёмно-карий внимательный глаз. Другой был забросан чёрными космами, но и он — я был в том уверен — смотрел на меня сквозь густые прядки так же внимательно, грустно и умно: «Ну, расскажи им всем мою историю! Ведь ты всё про меня знаешь! Ведь ты умеешь говорить!»

Хорошо, расскажу…

1

Герой моего в общем-то не грустного рассказа осиротел на третий день жизни, когда у африканских берегов Средиземного моря на корму спасательного судна «Садко» обрушилась огромная шальная волна. Лавина взъярённой воды докатилась и до укромного уголка палубы, где старая корабельная дворняга Шармутта прикрывала от непогоды хвостом и лапами четырёх новорождённых щенят. Увы, её смыло за борт вместе с подстилкой и миской. А когда шторм утих, боцман Некряч обнаружил внутри бухты[1] старого водолазного шланга мокрого плачущего щенка. Море пощадило его и счастливым чудом забросило в спасительный колодец из колец скрученного шланга. Так младший сын Шармутты обрёл не только жизнь, но и своё первое имя. Его нарекли Шлангом.

Боцман отнёс мокрого псёнка в кубрик и, держа его на ладони, спросил у матросов:

— Ну, кто усыновит животное?

Стать хозяином Шланга вызвался молодой матрос Федя Котов. Из старой тельняшки он устроил щенку подстилку в тихом и тёплом уголке между деревянным рундуком (ящиком, где матросы хранят одежду) и стальным бортом, оклеенным крашеной пробковой крошкой. Шлангу сразу стало там хорошо, он согрелся и затих, а когда Федя принёс соску, сделанную из аптечной пипетки, и наполнил её разбавленной сгущёнкой, кутёнок и вовсе позабыл пережитые невзгоды.

Через месяц-другой Шланг, изучив все углы большого кубрика, уже ловко перекарабкивался через высокий порог и пытался подняться по ступенькам трапа к квадратному вырезу люка, в котором голубело небо и из которого лился солнечный свет, насыщенный терпкими запахами моря. То был вход в огромный неведомый мир…

Мир этот всё время качался вверх-вниз или переваливался с боку на бок, так что Шланг жил как бы на больших неостановимых качелях. Если море швыряло «Садко» совсем уж немилосердно, Шланг забивался в свою «шхеру», как прозвали моряки его уголок, ложился на бок, упирался лапами в рундук, а спиной в борт. Так и штормовал.

Когда корабль пришёл в Севастополь и Федя отнёс Шланга на берег, щенок, сделав два-три шага, завалился на бок. Он не умел ходить по незыблемой земле. Правда, он быстро освоился, но всё равно бегал враскачку, смешно переваливаясь.

Он долго нюхал камни, траву, землю… Всё было пугающе ново. Нос его с первых минут жизни привык к запахам машинного масла, солярного топлива, корабельной краски, резины водолазных рубах, флотского борща, ваксы матросских ботинок. Он не знал запахов трав, деревьев, собак, дворов, домов. И уж тем более — кошек. И когда из зарослей ежевики на асфальтовую дорожку вылез драный одноглазый портовый кот Пират, лишившийся ока в бою со складскими крысами, выгнул тощую спину и издал при виде Шланга бойцовское шипенье, недопёсок со всех ног бросился к спасительной сходне, перекинутой с кормы на причал.

— Экий же ты трус, братец! — укоризненно покачал головой боцман Некряч.

2

Из всех моряков на спасательном судне Шланг выделял трёх человек особо: своего хозяина — матроса Федю Котова, хозяина палубы — боцмана Некряча и хозяина корабля — рослого капитан- лейтенанта Вересова.

Федя Котов приносил с камбуза — корабельной кухни — вкусные мозговые кости, расчёсывал Шлангу длинную чёрную шерсть, учил протягивать лапу и подавать по команде голос. Он сделал из красной меди ошейник и надел его на Шланга. При этом он объяснил ему, что на корабле много электрических машин и вокруг них, когда они работают, возникает сильное магнитное поле. Чтобы оно не приносило вреда собачьему организму, нужно носить на шее это медное кольцо. И пусть Шланг не обижается, ошейник нужен вовсе не для того, чтобы привязывать к нему поводок, а для сохранения здоровья. Шланг, конечно же, ничего не понял, но к тяжёлому ошейнику скоро привык. По субботам, когда на «Садко» устраивали большую приборку и все медные, латунные и бронзовые вещи на корабле чистили до блеска, Федя Котов снимал с пса медный ошейник и тоже начищал его специальной пастой до красного сияния.

Однажды он отнёс медный обруч корабельному врачу, и тот зубоврачебным бором выгравировал надпись: «с/с «Садко». Что означало: «спасательное судно «Садко».

— Ну вот, теперь ты форменный спасатель! — сказал Котов, просовывая в ошейник длинные уши Шланга.

А вот другой подарок хозяина понравился Шлангу куда больше. Федя сплёл верёвочный коврик и постелил его на палубе вместо старой тельняшки. И Шланг сразу понял: отныне это будет его койка.

Здесь же на корме — или, как говорят моряки, на юте — щенок познакомился с главным хозяином палубы боцманом Некрячем. Знакомство, правда, вышло не очень удачным. Шланг облюбовал себе чугунную тумбу, за которую корабль канатом притягивают к берегу — кнехт. И только-только он поднял на кнехт заднюю ногу, как тут же раздался сердитый бас боцмана:

— А вот гадить на палубе не положено!

И небольно хлестнул по мохнатому задику цепочкой от ключей.

— Раз ты корабельный пёс, то блюди морскую культуру! — назидательно добавил Некряч.

Шлангу стало стыдно, и он никогда больше не задирал ногу ни на кнехты, ни на какие-либо другие устройства, соблазнительно торчавшие из палубы.

Зато к командиру Шланг ходил в гости запросто. Взбегал по трапам в самый верхний коридор, устланный ковровой дорожкой, скрёбся лапами в полированную дверь и получал «добро» на вход.

— Пришёл? — осведомлялся Вересов. — Ну, что скажешь?

— Вав-вав-вав! — радостно отвечал Шланг, помахивая роскошным пышным хвостом. Он уже знал, что произойдёт в следующую минуту и почти никогда не ошибался.

— Силантьев! — вызывал командир вестового.

Матрос в чистой белой робе приносил из буфетной блюдечко со сгущёнкой, и Шланг благоговейно погружал свой язык в густую млечную