Денис Прохор

Димкина битва

Димка выбросил себя из кузова Урала вслед за первым взрывом. Прямо на обманутую южным морозом землю. Пробил Димка лицом заиндевевшую хрупкую корку и вляпался по щёки и каску в мокрую вату декабрьского чернозёма. Прокашлялся. Стрельнул из носа чем-то простудным и землистым. Оглядываться повременил. Взрывы! Взрывы! Минуту? Век? Димка глядел на землю, дышал землёй и был землёй. Не первый раз под обстрелом. Хуже. Второй раз. Тот самый. Когда уже знаешь, но все ещё думаешь. Самое время для настоящего ужаса. А потом тишина Димку едва не раздавила. Руки, ноги, голову не поднять. Стон близкий тишину сковырнул и Димка открыл глаза. Серый булыжник неба и чёрные подсолнухи в белёсой мёртвой измороси. Димка протёр лицо перчаткой. Перевернулся на спину и страх вместе с ним. Понеслись галопом мысли. «Полежу…А чё? Не дует. Сейчас Диего, командир, по рации с кем надо свяжется…Заберут… Кто ж так воет кисло?». Димка решил лежать до упора. Пока не позовут. Он мобик. На войну не по своей воле заехал. А вот отъехать собирался исключительно по своей. «А с другой стороны» — подумал Димка. — «Я же мобик. Забудут. Заблюрят. Без вести или в плену. Диего ещё нормальный. А Синицин точно забудет».

— Эй! Эй! Кто-нибудь! Триста! Я триста! — услышал Димка. И, конечно, с его-то счастьем, это был именно Синицин. Мужик похожий на бутылку пива «Хамовники. Венское» с нижних ярусов «Фикс Прайса». У них сразу не сложилось. Ещё в родном Перовском военкомате. Потом в Алабино и здесь в расчёте кочующего 120-миллиметрового миномёта. Ефрейторный Синицин пытался строить рядового Димку. Получалось так себе, но Синицин старался. Очень старался. Так старался, что однажды ночью в Алабино Димка спустился с верхней своей койки и приступил к мягкому горлу Синицина с добрым словом и внятным складным ножом, прихваченным из тумбочки по дороге. Синицин всхлипнул широко и негромко. Глаза его Димка в темноте не видел, но предугадал. Круглые и в прозрачных стеклянных слёзках.

— Ты чего? Парикмахер, ты чего?

Под Синициным скрипнула, как хохотнула, пружинная койка, а Димка зло бросил в ответ.

— Слышь, ты. Слоняра третьего периода. Я срочку на Иделе тянул. На раз подрежу, на два зарежу. Понял?

Синицин понял, но не до конца. Есть такие Синицины среди людей. Никогда до конца не понимают. А страдают потом не только они. Напрямую Синицин перестал задираться и подкалывать. А гадости делать не перестал. За спиной, собака курячая, всё же тихушничал.

— Эй! Живой! Живой есть кто? Диего! Расул! Я триста! Тяжёлый. Не вывезу. — последние слова Синицина Димка едва расслышал. Полежал чуток, поборолся с ментальным желудком и заработал локтями и коленями в сторону затрехсоченного Синицина.

— Парикмахер? — с трудом Синицин поднял голову.

— Я. Я. — недовольно пробормотал Димка. — Что у тебя?

— Живот. По касательной вроде.

Димка увидел руки Синицина. Он сцепил их в замок внизу живота. Баюкал в теплой крови сморщенный комок собственных внутренностей.

— Что там? — серьезной боли Синицин ещё не чувствовал. У доктора Адреналина рабочий день не закончился.

— Плохо, Синицин. — ответил Димка. — Походил, дурак, без броника.

— Тяжело было.

— Сейчас, конечно, легче. — отозвался зло Димка. — Аптечка где твоя, Синицин?

— В кузове.

— В кузове. — не удержался и передразнил Димка. — Одно слово ефрейтор.

Димка наконец оглянулся. Исследовал обстановку. Их 120-й миномёт в кузове Урала был целёхонек. Боекомплект они перед самым обстрелом выжали досуха. Иначе братская воронка в чёрных и мёрзлых подсолнухах. И она почти состоялась. Мина разворотила кабину. Вместе с Диего, водителем Расулом и рацией. Димка это увидел и обреченность пришла на помощь страху. На пару они взялись за Димку по-взрослому. Тараканьи колючие лапы забрались под одежду. Полезли вверх по позвоночнику. Вцепились в горло и поволокли Димку за собой. Сзади стонал, отцветал Синицин, а Димка ничего не мог поделать.

— Жить, жить, жить. — в ушах по-птичьи свистело. Димка полз, змеёй извивался. Между резиновых стеблей и по лживой земле. Без компаса и ветрил полз, спешил в родную, тёплую Москву. «Только бы до края поля». — билось в Димкиной голове. — «А там ерунда. С Римской на Площадь Ильича и вот оно Перово». «А Синицин?» — спросил себя Димка. «А я?» — в ответ мудро прилетело. «И рации у меня нет и Синицин кишками наружу и место здесь душное. Зачем мне здесь? Ведь не за чем?» Димка и сам не заметил, как поднялся на ноги и теперь бежал, ломал чёрные подсолнухи. «Синицин перед тем как навсегда отлететь, скажет. Ну, конечно, парикмахер. Да и … … с ним!» Димка упал на колени, расстегнул аптечку и не отказал себе в удовольствии. Дал Синицину хорошего чапалаха.

— Парикмахер? — глаза у Синицина были совсем прозрачные. Совсем немного и вовсе исчезнут. — Вернулся.

— Вернулся. — повторил Синицин. — А я… А вот ты…

— Вернулся. — ответил Димка. Он расцепил руки Синицина, закрыл глаза и наощупь, как мог осторожно, вправил Синицину внутренности. Резко выдохнул, разорвал зубами ИПшку и начал заматывать рану. Наскоро. Поверх бушлата.

— Не поможет. — стонал обреченно Синицин.

— Сам знаю. — буркнул Димка. Он достал ампулу «Катаролака», наполнил шприц. Всадил от всей души. Синицин даже не поморщился.

— Пока не крякнул, Синицин. — Димка закрыл аптечку. — Запомни и там передай кому следует. Я не парикмахер. Я стилист по прическам. Плеханова 8. Салон «Ночи Кабирии». 2 место и грамота от префекта. А за свадебный хаер…

Димка увидел, что Синицин его не слышит.

— Ну и ладно. — сказал он сам себе. — Главное донёс. А теперь ходу…

С высоты Димка выглядел так же как и с любой другой стороны. Корявенько. Жалко. Форма новая, картонная. И поле подсолнухов не любило Димку. Шёл он. Спотыкался. Останавливался. Пару раз упал, но рука у кого-то не дрогнула. Нажала кнопочку. На гранате Ф-1 был отличный жёлтый хвостовик 3д печати. И пошла лимонка точно вниз. Тот кто управлял коптером увидел на экране планшета как сизый дым взрыва растворился в зимнем донецком тумане.

Вспышка. Боль разгорелась. Вспышка. Раскалённый прут начал медленно ввинчиваться в тело. Вспышка. Слова поплыли. Кирпичные, знакомые и неожиданные. Постепенно, вместе с сознанием, они начали складываться в низкие и шерстяные фразы. А уже из них в ушах появился Михаил Круг. Тянучий, родной как кассета МК-60 или дачный рукомойник с утренней колодезной водой.

— Всё косы твои, всё бантики. Всё прядь золотых волос. На блузке витые бантики. Да милый курносый нос.

Синицин открыл глаза.