Я сидел перед Аносовым, и смотрел за его лицом. Оно было страшным. Бледным, окаменевшим, будто выточенным из камня. Он смотрел фотографии, которые я ему привез. Те самые фотографии, которые я забрал у маньяка Сливко.

А еще – он посмотрел пленку. Только отдельные кадры из пленки, не все, но этого ему хватило. И я его понимаю. Я видел эти пленки – уже оцифрованные, выложенные в интернет. И они меня тоже потрясли. Но я был готов к их восприятию, я знал о Сливко, и как писатель – я хотел узнать, как выглядит абсолютное Зло. Ради знания. Ради информации.

А еще – я прошел чеченские войны, и захватил чуток Афганистана. И видел трупы наших солдат. И видел съемки, сделанные «духами». И все равно меня потрясло. А для человека, живущего в 1971 году, безопасном, «застойном» году в котором ничего и никогда не случится – это было запредельно.

Аносов отложил фотографии, касаясь их так, будто они были вымазаны в чем-то отвратительном, ядовитом – одними кончиками пальцев. Потом принес металлический поднос – старый, поцарапанный, вроде как медный или латунный. Когда-то поднос наверное был покрыт серебром, но серебро от времени стерлось, оставив после себя покрытую зеленой патиной поверхность.

Тренер снова взял в руки фотографии, и начал их рвать. Рвать, и бросать на поднос. А когда на подносе образовалась приличная кучка рваной фотобумаги – чиркнул спичкой. Спичка долго не хотела загораться, потом сломалась, он достал из коробки новую, снова начал яростно чиркать. Я хотел уже забрать у него спички и зажечь огонь, но спичка все-таки вспыхнула, а через несколько секунд занялась и кучка на подносе.

Дым от сгоревшей бумаги поднимался под самый потолок, а тренер смотрел и смотрел в огонь, и я видел, как у него дрожат руки. Наконец, он оторвал взгляд от затухающих останков бумаги, повернулся ко мне:

– Как ты его убил?

– Три пули в голову.

– Он не мучился перед смертью?

– Помучился. Я его допросил.

– Как? Ты ему что-нибудь сломал? Расскажи!

– Я воткнул ему в колено переплетное шило и шатал, пока он не потерял сознание.

– Хорошо! Это хорошо! Надеюсь, он как следует почувствовал боль!

Аносов встал, подошел к шкафу, достал оттуда фотографию. С нее смотрел мальчишка лет тринадцати – улыбчивый, в пионерском галстуке. Очень похожий на Аносова.

– Мой сын Вовка. Сейчас был бы уже взрослым. Я бы учил его стрелять. Он хотел стать военным, как и я…

– Что с ним сталось? – спросил я, уже практически зная ответ.

– Его убили. Кто-то перерезал ему горло, когда Вовка шел домой из школы. Забрали мелочь, часы, которые я ему накануне подарил. Их было трое. Все старше Вовки – по шестнадцать-семнадцать лет. Они жили неподалеку. Их нашли. Судили. Дали смешные сроки – пять, семь лет. Старшему – девять. Они отсидели половину срока и вышли.

Аносов замолчал, глядя в пространство, а я ждал, не нарушал тишины. И он продолжил:

– Я в командировке был, в другой стране. Я не мог даже уехать, похоронить своего сына. Так случилось. Так было надо. Я военный. Но я их дождался. Старшего, того, что перерезал горло моему сыну… он долго умирал. И плохо. Я не хочу даже тебе рассказывать, как он умер. Иначе ты меня самого сочтешь маньяком. Двое других умерли просто. Я свернул им головы. Для их родителей, для всех в этом мире – они просто исчезли. Никто так и не узнал, куда они делись. Завели дело, ко мне приходили – менты ведь не дураки. Но ничего не смогли доказать. Пугали, угрожали, а я только пожимал плечами.

Аносов потер лоб запястьем правой руки, сильно зажмурил глаза.

– С женой мы расстались. Она мне не простила, что когда наш сын умирал, меня не было рядом. Больше я не женился. Где сейчас бывшая жена – не знаю. Она меня возненавидела и оборвала все связи. Да я и сам себя возненавидел, так что ее не виню. Больше у меня детей не было. Женщины были – я же все-таки мужик. Но детей не было. Наверное.

– Наверное? – переспросил я.

– Была одна женщина… уехала. Потом мне рассказали, что она беременна, и скорее всего от меня. Уехала на север. Вроде как в Норильск, но точно не знаю. Мы с ней поссорились – она хотела замуж, детей, а я не хотел.

– Почему? Почему не хотел?

– Трус потому что. Я – трус! Потерять еще одного сына?! Я этого не переживу. После смерти Вовки я запил, и меня едва не уволили из армии. Потом все-таки нашел силы, взял себя в руки. И поддерживала меня только одна мысль – дождаться! Дождаться этих тварей! И я дождался.

– Почему ты мне это рассказал? Вернее – почему ты мне рассказал это именно сейчас?

– Один из мальчишек, тех, что на снимках… очень похож на моего Вовку. Так похож, что я чуть в обморок не упал, как какая-нибудь институтка. Ты, наверное, удивился, чего это я так все воспринял, тертый-перетертый старый пень? Потому тебе и рассказал. А еще потому, что теперь у меня есть цель в жизни. Ты знаешь – какая.

– Мне «марголин» самому нужен. Так… на всякий случай! – сказал я неуверенно, ожидая требования вернуть пистолет. Но Аносов махнул рукой:

– Найду я себе ствол. И глушитель сделаю, теперь уже, по накатанному – совсем несложно. Нет, так-то сложно, конечно, но сейчас я знаю, как его делать, приемы изготовления отлажены – все будет как надо! А можно и без пистолета обойтись. Это ты снайпер, тебе без ствола никак. А я… я диверсант, разведчик. Я тихо убиваю. Нож, удавка, дубинка – вот мое. Список я помню наизусть – тот, что ты мне дал. Не забуду. Так что, Миша, ты занимайся своим делом, а я буду своим. Может спасу какого-нибудь Вовку… и мне зачтется на том свете. Если он есть, конечно, тот свет. А если нет – мне плевать! Главное – я сделаю то, что должен сделать.

Мы помолчали, Аносов встал, взял поднос, аккуратно ссыпал пепел в мусорное ведро. Потом настежь открыл окно и впустил в комнату свежий майский воздух, тут же унесший из тренерской едкую вонь сгоревшей фотобумаги.

– Когда ты уезжаешь? – Аносов взял чайник, подошел к крану, налил воды – Уже не вернешься?

– Что значит – не вернусь? И куда уезжаю? – улыбнулся я, с облегчением меняя тяжелую тему.

– В Москву, конечно! – покосился на меня Аносов – ты же насовсем уезжаешь? Или я что-то не понял?

– Насовсем – кивнул я, и мне стало грустно – Не знаю, свидимся ли…

– Свидимся! – уверенно заявил Аносов – Земля круглая! Адрес оставь – буду в Москве, к тебе забегу. Жаль, конечно, что ты уезжаешь. Но тебе надо делать важное дело! И важнее его – нет сейчас ничего. А насчет маньяков – забудь, теперь это не твоя забота. Знаешь, когда ты мне в первый раз рассказал – я тебе поверил, но… все-таки наверное не до конца. И только когда ты привез фотографии… Но не будем об этом. Тяжелая тема. Теперь – она моя. Я снимаю с тебя ответственность по этой теме! Забудь про этих тварей. Они мои.