В первых же строках автор вынужден признаться: пишет это не убеленный сединами летописец, не сгорбленный переписчик, не премудрый знаток алхимии и даже не благородный вельможа, уставший от государственных дел. Не смея даже в мыслях превзойти достоверность и духовную силу летописей святого Иллютена, рассказчик желает донести до читателя лишь то, что видел собственными глазами, слышал и ощущал своим бренным телом.

За труд сей взялся человек куда более легкомысленного сословия, не обделенный, однако, грамотой (которая, по правде говоря, в наших местах – не частый гость). Имя мое, если избавить его от прозвищ, званий и титулов, что приносила и отбирала хитроумная судьба, все то же, что дали мне при рождении в далеком окраинном селении, – Свидрик. Впрочем, было это так давно, что сакральное значение имени стерлось из памяти, да и не так это теперь и важно.

Так уж было уготовано Всевышним, чтобы свидетелем удивительных и великих событий стал обыкновенный менестрель, бродячий певец, вообразивший себя великим поэтом и оттого бросившийся однажды в пугающую пучину событий.

С другой стороны, может, стоит возблагодарить то легкомыслие, что подвигло юного глупца на странствие без конца, без начала, а главное – безо всякой корысти и стремления найти себе лучшую долю. Все, что двигало неразумным юнцом, – лишь жажда чуда, крылатого вдохновения и славы лучшего сказителя всех времен.

Неудивительно: с малолетства меня окружали рассказы о грандиозных событиях, потрясших земли Невендаара, о суровых богах и великих героях, о зловещем ужасе преисподней и чудесах спасения. Правда в этих рассказах мешалась с легендами, да и положены были эти истории на нехитрую музыку менестрелей.

Ведь рос я на далекой окраине мира, в тишине и покое, средь мирных лугов, светлых рощ, гладких озер, и отголоски ужасных катастроф не могли испугать того, кто не был знаком с настоящим страхом.

Но страх коварен, ибо способен не только отпугивать, но манить своими обманчивыми багровыми отблесками. С самого детства грезил я героями и заколдованными красавицами, и песни бродяг сами собой собирались в моей не обремененной заботами голове.

Вот так однажды я и отправился прочь из родимого дома, несмотря на ворчание отца и слезы матери. Оставив родителей на попечение многочисленных братьев и сестер, я, младший из них, свободный, как ветер, отправился навстречу своей судьбе.

Шел я в сторону мертвых, разоренных чудовищными войнами земель Невендаара, желая своими глазами увидеть легендарные места столкновения сил света и тьмы, чтобы на стыке враждебных вселенных найти свою, особую музу. В голове гулял вольный ветер, и будущее представлялось счастливым и безоблачным.

Думал ли я тогда, какие испытания пошлет мне судьба? А знай о том – согласился бы повторить все снова?

Иногда я задаю себе этот вопрос.

И ответ всегда один: да! Да, конечно!

Ибо что может быть лучше вольных странствий и отчаянных битв, крепкой дружбы и доброго вина, звонкой песни и любви красавиц?

Вперед же, мой отважный читатель! Мы отправляемся в путь!

Рулевое весло отвратительно скрипело. Ничто так не раздражает тонкий слух поэта, как фальшивый звук. Пусть бы и трещало – да только бы попадало в нужные ноты! А так – словно квартет пьяных оборотней решил свести меня с ума. Надо ж было случиться, что именно мне досталось место на самой корме! Удивительно, отчего до сих пор нас не утащил на дно какой-нибудь разбуженный и разозленный кракен!

Хотя, наверное, дело не столько в скрипе, сколько в отвратительной, удушливой жаре, что сделала воздух плотным и липким, словно возвещая о приближении таинственных и опасных мест.

Одно утешает: ладья скоро уткнется в берег, и мерзкий скрип прекратится.

Удивительно – но шум ветра, плеск волн и трепетание паруса во время трудного и опасного морского перехода не вызвали во мне такого отторжения. Напротив, я был захвачен новыми впечатлениями, и внутри меня пел восторженный голос. Не считая первых трех дней плавания, когда, скрученный морской болезнью, я делился съеденными припасами с коварными волнами…

Чтобы хоть как-то отвлечься от надоедливого звука и справедливо рассудив, что поэт должен как следует изучить людей и их нравы, я пялился на попутчиков. Как назло, попутчики попались мне совершенно скучные – даже словом перекинуться не с кем. Ведь не с теми же двумя мрачными варварами, что неподвижно замерли на носу – с жуткими лицами, изувеченными шрамами и татуировками, с дико скрученными волосами, обрывками шкур вместо одежды. Сидели они в одинаковых расслабленных позах, обхватив жилистыми, сплошь в железных браслетах, руками длинные рукояти боевых топоров. Ржавые пятна на темном металле вызывали неприятные мысли. И как только хозяин решился доверить груз таким охранникам? Всем ведь известно, как варвары чтят договоры…

Среди молчаливых попутчиков выделялся коренастый бородатый дядька, привалившийся спиной к мачте под беспомощно обвисшим парусом. Дядька ничем особым не проявлял себя, более того – он спал. Но густая черная бородища, могучий храп, необычная одежда и что-то еще, неуловимо странное, заставляли меня вновь и вновь обращать на него внимание.

Палуба этого небольшого купеческого корабля была завалена тюками из грубого джута, заставлена потемневшими бочками. Пахло рыбой и прокисшей капустой – отнюдь не романтикой дальних странствий. Но только так можно было добраться до брошенных земель, некогда принадлежавших могучей Империи.

Корабельщики нередко проходили по этой реке с варварским именем Ийо. Путь их лежал вверх по течению – туда, где ближе к Драконьим горам, на диких степных базарах варвары торговали изделиями мастеровых-гномов и диковинами из земель эльфов. Поговаривали, что там можно купить запрещенные на мирных окраинах колдовские штуковины из мира демонов и жуткие мертвые вещи нежити…

Да только это мало интересовало меня. Ведь эти берега, где река разливается широким озером и берегом касается проклятых земель, старались обходить стороной.

Помнится, я долго толкался на пристани, пытаясь разузнать, что известно про имперские земли этим отважным путешественникам. Да только тех, похоже, больше интересовали барыши – а с кем торговать на мертвых берегах? Разве что с бесплотными духами?

Тот маленький приморский городок, до которого я пешком добирался не один день, представлялся мне тогда центром мира. Каким же жалким казался я себе со своей тощей холщовой сумкой да старой лютней, повисшей на перекинутой через плечо веревке!