Смута сопровождает русскую историю и мешает становлению русского общества и русской нации – солидарного сообщества граждан. Мы будем говорить именно об этом – о мутных делах врагов России и деяниях русского народа, которые порой выставляются либо как обусловленные историческими закономерностями (а потому неподсудные нравственному суду), либо выдаются за подвиги в борьбе с самовластьем.

Представление о Смуте как о неизбежном моменте русской истории, обусловленном необходимостью перехода к новому формату социально-экономического порядка, новому социальному «космосу» и более прочному (чем до Смуты) государству идут теперь на смену формационной теории исторических трансформаций и теории циклизма русской истории. При достаточной объяснительной силе этой концепции, она удобна историкам, но ничего не дает политикам. Если политики решат, что Смута – объективная данность (а еще – своеобразие и особенность русской истории), то им остается только ждать, когда незримые законы сами собой все разрешат.

В то же время, история требует концептуального подхода. То есть, понимающего знания. Иначе она обращается в набор фактов, которые невозможно удержать в голове, в достояние чудаков. А человек стремится к пониманию смысла истории, поскольку хочет продолжать своих предков или знать, от какого прошлого отрекается. Концепция может строиться как череда образов, выставляющая одних деятелей прошлого героями «без страха и упрека», других – воплощением зла, отживших порядков, за которые они цепляются, отстаивая свои привилегии. Поэтому концепция истории – это установленное границы между добром и злом.

Поскольку XX век перепутал, смешал все представления и создал в головах людей удобное вместилище для фальсификаций, то порой и Смуту могут выставить как позитивный момент истории, который очищает ее от всего устаревшего и обеспечивает прорыв в будущее. В действительности Смута – это «опыт зла», который забывается народом и элитами и напоминает о себе в тяжких испытаниях, когда радетели «новизны» пытаются придумать для России и русских новую историю. И невероятных усилий и колоссальных жертв стоит возвращение к той истории, которую Бог дал. Перефразируя известную евангельскую истину, можно сказать, что Смута – это не та история, которая от Бога.

Пласты лжи, скрывающие божественную истину истории, создаются усилиями историков и обществоведов, которые пытаются подверстать жизнь под заготовленный ответ. Марксистская методология предложила простенькую схему, согласно которой все народы и государства движутся по одной и той же исторической колее, а последовательность событий предопределена непреложным законом противоречия между производительными силами и производственными отношениями. Эта схема никогда не была верной и многократно опровергнута. Но она по-прежнему внедряется в головы российских граждан.

Интерпретаторы марксизма, исходя из этой умозрительной схемы, предопределили, что Российская Империя должна была пасть. Либеральная мысль поступает еще проще: оглядываясь в прошлое, она предполагает наличие некоего незыблемого закона, но без всякой теоретической подоплеки. Например: все империи распадались, значит, и России надлежит погибнуть. Создается правило, согласно которому можно оправдать равнодушие к судьбе собственной страны, которой предписана смерть. И оправдание ненавистников России в настоящем, в прошлом, в будущем.

Стремление развенчать русскую традицию – симптом космополитической ориентации в государственном строительстве, своего рода политический заказ.

Развенчание идет как от люмпенского «простонародья» (нам все равно, что это будет за государство, лишь бы вволю было хлеба и зрелищ), либо от поверхностной образованности, полагающей, что история движется интересами социальных групп, классов, партий; а не борьбой Добра со Злом. Для укорененного в национальной традиции гражданина ответственность не ограничивается лишь настоящим и ближайшим будущим; для православного человека очевидно, что мы несем ответственность перед Богом, а значит – перед вечностью, включающей потомков и предков.

Русский взгляд на историю России до сих пор не сформирован, все концепции и оценки, которые до сих пор получили широкое распространение в системе образования и в умах читающей публики, имеют мало общего с реальной историей и игнорируют множество фактов, которые изменили бы оценки на противоположные. Но все эти факты «не вписываются» в то, что принято считать общеизвестным.

Еще в начале XX века русский публицист Иван Солоневич писал: «Принято говорить о гении Петра – однако, любая фактическая справка не оставляет от этой гениальности камня на камне. Принято говорить о безумии Павла Петровича, однако, простое перечисление изданных им законов показывает в Павле Петровиче огромный государственный ум, видевший неизмеримо дальше, чем видели его современники. Принято говорить о Николае Палкине, а это был человек, который, ежедневно рискуя жизнью, в тайных комитетах подготовил все для освобождения крестьян, – его сын только закончил по существу уже построенное здание. Об Императоре Николае Втором левые историки говорят, как о бездарности, правые – как о кумире, дарования или бездарность которого не подлежат обсуждению. Однако, ряд простейших фактических справок говорит о том, что даже и в области чистой стратегии Государь Император обладал неизмеримо большими творческими данными, чем все наши военспецы вместе взятые – и именно военспецы технически саботировали стратегическое творчество Государя Императора. Принято говорить о благорастворении воздухов в Царской России – однако, простой ряд самых простых фактических справок указывает на крайнюю неустойчивость внутриполитической жизни России. И если при Екатерине Второй, кроме пугачевского восстания, выступали с оружием в руках еще около двухсот тысяч крестьян, то „крестьянские беспорядки“, почти не затухая, шли непрерывной волной – от Пугачева до Махно. А цареубийства – от „казни“ царевича Алексея Петровича до убийства Царской Семьи в ипатьевском подвале».

Становление русского государства связано с тяжелыми испытаниями XVII века, в течение которых помрачение охватило значительные массы населения и правящие слои. Там и там лишь складывалось новое понимание государственности, которое было отмечено Иваном III и Иваном Грозным, правление которых содержало элементы прежней «Руси уходящей» и нового Русского государства, в котором идея власти получала высший божественный смысл. Иван III стал первым русским царем, Иоанн Грозный – первым Помазанником, властителем, получившим сакральную санкцию на правление.

Власть признается народом, когда она ощущается как богоданная. Именно поэтому наследственная монархия оказывается более стабильной: родство – факт, не зависящий ни от чьей воли. Оно либо есть, либо его нет. А выбор на царство наисильнейшего или выгодного какой-то группировке может дать лишь локальный эффект, лишь приготовить восстановление царства после периода смуты.