Андрей Римайский

Я слышу гимн

Любые совпадения с реальными событиями и названиями возможны ровно в той мере, в какой и невозможны: то есть, равновероятны.

Среди сонно ползущих облаков выдался просвет. Где-то в темной многоэтажке хлопнула оконная рама и оттуда донеслись звуки.

«Просыпаясь с зарею кровавой

Мы поем свою песнь на рассвете».

— Дед, выключи, пожалуйста, телевизор?

— А, чего, сынок?

— О, господи, твоя глухота меня добьет! Вы-ы-ключи телевизор!

— Выключаю, Тема, выключаю. Да на тебе лица нет! Ты не приболел часом?

И он попробовал лоб у внука — взрослого серьезного мужчины. Тот едва повел головой, не в силах прогнать наваждение.

— Помнишь Анфису?

— Твою бывшую жену? Которая сбежала с этим, как его там? И родила дочь? Да, да, помню, — дед уловил, наконец, знакомое имя и, как это часто бывает у стариков, собирался развернуть череду историй, плавно перетекавших одна в другую.

— Ее нет, — сказал Артем и вышел из комнаты.

Он пошел на кухню выпить чего-то крепкого. Прошел час. Но облегчение не приходило. Да и могло ли прийти?

— Его звали Виталий, — возвратившись в комнату, сказал Артем, застав деда на том же месте. — А дочь трех лет — Настена.

И он грузно опустился в тяжелое, массивное кресло, которое было произведено еще в те времена, когда люди по утрам пели совсем другие гимны.

— Дед, ты выслушаешь меня? Мне бы высказаться, — начал негромко внук, сжимая голову руками.

Часы на стене монотонно и без эмоций отмеряли минуту. Дед не отвечал — он тихонько уснул в своем кресле рядом.

— Что ж, так даже легче, — продолжил, заметив это, Артем. — Никто не перебьет, никто не остановит.

Некоторые бросают в нас камни с надписью «хатаскрайщики». Что им сказать? Никто не без вины. Да, кто-то мог и жил счастливо собственной жизнью, когда где-то не так далеко происходило страшное. Не бросайте камни. Ведь все придется рано или поздно собирать.

Была тогда у меня Анфиса, была работа, были друзья. Разве желал я кому зла? А то, что происходило в отдаленных областях… Да, это было «где-то там». Я бы ни за что на такое не пошел. Уверен, что таких — большинство. А для розжига костра достаточно и одной спички.

В конце концов, цель у них — принести горе и ненависть в каждый дом, в каждую семью. Чтобы каждый, кто остался в Укарпии, взялся за оружие и «резал раннийцев». Чтобы каждый, кто живет в Раннии, уверовал, что «там» нет для них братьев и так же точно воспылал ненавистью в сердце.

Вы спрашиваете, где же мы были все эти годы? Почему не смотрели на нашу аллею? Этак мы только и придем к одному и тому же самому вопросу друг к другу. Какая разница, где гибнут люди? На бассейнах Донца, в городе юмора или Катеринославле? Горем нельзя мериться. Каждая стрела горя поражает не одно сердце. Но ждать ли нам того часа, когда ею будет поражено большинство?

Волны ненависти накатывают едва ли не со всех экранов. Редко кто говорит о том, что ненависть — яд медленного действия на годы вперед. И что он будет распространяться заразнее ковида. И у него тоже есть свои «творцы».

Какая мне теперь разница от того, на ком теперь вина, если Анфисы и Настены нет? Я ведь был на ее крестинах и так же радовался улыбке ее глаз, как и сами родители, как и отец Виталия — дядя Боря. Сейчас он, как и прежде, живет в городе на Дону. А тогда, три года назад, приезжал сюда, в Укарпию. Никто и подумать не мог…

Ты спишь, дед? Спи! А каково ему будет теперь там в городе на Дону? Разве его утешит тот поток, что говорит, что все мы поголовно — враги друг другу? Враги ли? Или виноват тот, кто держит заложников? Или тот, кто не спешит со штурмом? Или вы спрашиваете, почему заложники не сопротивляются? Почему некоторые из них берут оружие против вас? Но ведь за гамельнским крысоловом в свое время шли не только крысы.

Какая мне разница: прилетела ли ракета сама по цели, или ее сбили с курса и она рухнула, слизав часть дома, как нож масло, или это та самая провокация, о которой предупреждали? Вина ли на том, кто нажал кнопку запуска, или на всех сторонах конфликта? Или на тех даже, кто тихо спал у себя в кроватях? Стрела горя затронула множество семей в очередной раз. А в многократно большее число раз полетело стрел ненависти с обеих сторон. И еще большее число готово будет взяться за оружие, слыша призывы со всех экранов, видя следы горя рядом с собой. Какой-то круговорот горя, из которого только мудрец найдет выход.

А настоящие враги где-то в заоблачной или заокеанской дали сладко улыбаются и потирают руки, наблюдая за общим кровопролитием и уменьшением всей нашей популяции. Разве они считают нас за людей, а не за расходный материал?

Анфисы нет, как и Виталия, как и Насти. И какая мне разница, как это называется — война или главная военная процедура? Суть от этого не изменится ни для меня, ни для дяди Бори. И чем дольше по времени растянется — тем большее число стрел затронет сердца людей, тем больше вовлечет их в испытание, где на чашах весов будут покоиться силы любви и ненависти. Или в этом ли твой промысел, господи?

Одно ясно: что там, где сказали «А», возврата к отсутствию звука не бывает. И придется произнести все слово целиком. И самые меньшие потери в этом случае будут финансовые, политические, экономические. Куда хуже — человеческие, еще хуже — душевные. Невылеченные раны и гнойники души история опять вытащит на мчащуюся спираль. В этом ли твой промысел?

И Артем устремил взгляд куда-то туда, в далекую синюю высь. А где-то у соседей по дому уже звучал, пел из телевизора гимн нового времени:

«Просыпаясь с зарею кровавой

Мы поем свою песнь на рассвете.

Крови пролито мало,

Нам никто не ответил!»

Артем продолжил уже от себя:

Я слышу гимн войне

Среди останков мира.

Возросший в тишине,

Смотрю непостижимо.