Иван Мордвинкин

Новое имя в молитвослове

Дурная новость ошеломила Максима, породив навязчивый рой жалящих мыслей. Всю ночь бродил он по спящему дому, бессмысленно поправлял занавески и собирал в ровные стопки учебники на детских столах. Потом он усаживался за компьютер, но освободить ум для работы не мог и поэтому поднимался и как пораженный шокирующим зрелищем всматривался в пустую черноту за окном.

Наконец, уставший и разбитый, он ложился в постель и безуспешно заставлял себя уснуть, борясь с навязчивым потоком воспоминаний и пугающих образов будущего.

Как теперь быть?

Максим стремился к настоящему и правильному отцовству для своих детей. И уж точно любил их беззаветно. Да что и говорить!? Сколько не рассматривал он внутренним взором окружающий мир, большего, чем дети, в своей жизни не находил.

Но, когда родились еще двое, и семья разрослась до пресловутых семи “Я”, ему пришлось провалиться в работу без остатка — крупному племени одним мамонтом не прокормиться. А жена заскиталась по фондам, где добывала одежду для детишек, гречку и муку в пакетах, детское питание и овощи — когда с чем повезет.

Чтобы не разлучаться с семьей трудился Максим дома, развивая и “выращивая” небольшую интернет-студию. Дело, правда, неурожайными своими ростками не касалось и нижней планки на графике ожидаемых доходов. А значит, требовало больше усилий, больше отдачи, больше времени. Точнее, все время.

Максим жил в компьютерном кресле, поднимаясь из него, как из болида, устремленного в далекое и светлое “все хорошо”, только для ночного сна. Но и ночью, если просыпался, он усаживался за работу, чтобы и несколько минут, которые будут израсходованы на медленное засыпание, истратить в дело.

Через пару лет ему вовсе перестали сниться обыкновенные сны с пестрыми сюжетами. Теперь в его ночные виденья загружались только файлы — квадратные бумажки с ровными линиями нечитаемых строк, которые он мысленно перемещал всю ночь по рабочей области.

Но не сны смущали Максима, а сорвавшееся дело, не поддающееся и строптивое, на которое он поставил не много не мало — два года жизни.

Поставил потерянные теперь годы, истощение сил, заброшенный по нехватке времени дом и запущенный участок. И опустошение в семье, оставшейся без отца и мужа, тоже по умолчанию включилось в пакет этой ставки.

Но дело не отыгралось. И для чего теперь вся эта разруха? Не слишком ли крупного мамонта наметил он по неразумности?

Без отца младшие детишки окунулись в мир мультфильмов, из которого выпадали только для сна, средний и старший отдались борьбе с вымышленными врагами в искусственных мирах компьютерных игрушек.

Старшая дочь — Настюха, осталась и вовсе одна: смартфон, компьютер или интернет с соцсетями ее никогда не интересовали всерьез. Она горела жаждой творить, познавать и впечатляться. Но без привычной опоры на своего друга окормителя и увлекателя, на своего отца, она с недоумением и грустью взирала на окружающее. Такое бесцветное и блеклое.

Но отец уже не чувствовал детей, его сердце больше не вспыхивало любовью при взгляде на них — жил он, стало быть, только невыгоревшим своим делом, отдав ему все выгоревшее нутро. Любил он теперь детей или нет? Никто не ответит на этот вопрос.

Но Максим боролся с собственным опустошением и иногда собирал детишек на “вечернюю свечку” — один из отголосков семейного уклада, к которому стремился когда-то. Они выключали свет, зажигали свечу и в таинственном полумраке громко и весело обсуждали какую-нибудь общесемейную проблему, шутили, мечтали и благодарили Бога за радости уходящего дня. Все, но не Настюха.

Шумиха раздражала ее, а банальности пустых мечтаний навевали скуку.

Уже несколько месяцев Максим тужился развязать этот узел странных ее порывов то холодности и отчужденности, то колкости или уязвимой чувствительности без видимой причины. Но как мужчине с проседью в бороде и гибнущим делом, требующим внимания куда большего, чем все, уловить тонкости души ребенка? Да еще и девочки, вырывающейся из кокона детства и готовящейся впархнуть в юность, чтобы превратиться в девушку.

И, не умея развязать, Максим рубил, требуя от Настюхи ясного отчета в своих настроениях. Привык он содержать отношения с близкими в чистоте, чтоб недоразумения не накапливались, норовя в итоге взорваться вулканом.

Но Настюха молчала, отчего земля дрожала под ногами Максима, ибо его вулкан никогда по-настоящему не остывал.

Максим вздыхал, Максим хмурился, Максим сердился. Потом сдерживался, винил себя, раскаивался в горячности и примирялся с Настюхой. Разговор отступал к началу, которое обыкновенно вело к хитро-мудрому узлу, а от него опять к вулкану.

Наконец, в один из вечеров Максим решился прощупать и иную почву у нее под ногами: не опирается ли перемена в ее настроении на первую любовь и прочие замысловатые капканы, которыми усеяна юность.

Максим разговаривал с дочерью о парнях или, скорей, шутил, когда ей было еще лет десять. Из этих реплик-смешинок Настюха знала, что жених будет, что в свое время Бог пошлет ей лучшего на Земле, но непременно православного, церковного, потому что сама она церковная и православная. Конечно, доброго, конечно не глупого и разумеется милого сердцу, и ко всей семье он прирастет, как садовая прививка к дереву. А семья прирастет к нему, на то она и семья. На то и семья…

Но теперь Максим не мог уснуть, потому что сегодняшним вечерним разговором он, наконец, обошел Настюхины защиты и выудил правду, узнав о мальчике, с которым уже полгода она встречалась тайно, разрывая сердце между первой любовью и строгими наказами отца.

И зажужжали в отцовской голове колкие мысли, и понеслись безжалостным роем, поднимая со дна его памяти фразы, образы и идеи, и собираясь в единый клубок понимания: происходящее неожиданно, нежеланно, но реально. Так не внезапно осознается нечаянное.

Его дочь встречается с парнем! Его пятнадцатилетняя дочь, совсем еще ребенок, теперь — больно отламывающийся ломоть. И почему так рано, и почему в его церковной, православной семье? И что это за позор для отца с двадцатилетним опытом приходской жизни и богословским образованием?

И он исступленно бродил по ночным комнатам и не находил места для успокоения.

Настюха… Его лучший друг, надежный спутник во всяком безумном путешествии и проекте. Вечно кипящая тысячей идей и порывов, но никогда не имеющая времени выплеснуть все, потому что в человеке восхищенном всегда идей для неугомонных рук больше, чем пальцев на этих руках.

Впрочем, не в последние полгода. Теперь она походила лишь на тень самой себя.