Дмитрий Филин

Почему грибы похожи на взрывы?

Люблю насилие… и всегда любил. Просто, сколько себя помню, чувствовал свою причастность к зверству больше, чем к счастью блеющего общества, которое в массе своей задаётся вопросами, нахуй, неинтересными — так, чтобы было о чём поговорить. Гуманизм вообще придуман от балды: как можно задаваться вопросом — может ли один человек причинять другому вред, и будет ли это иметь моральную окраску — ну, бред!

Так вернёмся — когда это пошло из меня? Не знаю, но, когда отец разрывал демонов в компьютерной игре, меня это забавляло — ничего общего с реальностью. Драки в школе?! Именно они; думаю оттуда пошла любовь к насилию — меня не очень любили сверстники, поэтому я был наподобие забивной овечки; однако на голову выше каждого из них и килограмм на 15 больше — неприятно, но жить-то надо. Вообще, на перемене зажмут тебя вчетвером в конце класса и здесь начинается веселье: стукнешь одного в грудь, второго кинешь на парту, третье возьмёшь за рубашку и прижмёшь к шкафу. Подняв его чуть-чуть, смотришь, а четвёртый уже бежит жаловаться учительнице, что ТЫ — дикий зверь, который напал на стадо мирно пасущихся овец — ну, что за сюр.

Интересен вот какой факт: когда мне было восемь началась война — маленькая, совсем не заметная война, ничего нам не стоившая. Брат, который в тот момент умудрился быть срочником, отправился становиться героем Родины, но не успел — первый артобстрел дал возможность для каждого атома его тела посетить любое место на планете. Собирали его долго, потому что особо было нечего: пара кусков от нашивки, что-то из косточек — ошмётки собирать не стали. Любопытно, было ли ему больно, или обидно… хотя нет, обидно не было, а вот больно… Вообще удивляюсь его "удаче". Не думайте, что я не любил брата, вовсе нет — я вообще о нём ничего не думал… а вот теперь пришлось… и на похоронах пришлось — кстати, чёрный очень стильный… похороны — единственный момент, когда вся семья выглядит хорошо.

***

Немыслимо! Мы проиграли… все были против нас! Неохота признавать, но пока воюют придурки, которые так и норовят подставить другого, лишь бы не себя, величия нам не ждать. Не суть; обмен ядерными ударами был достойным, стороны даже слегка переусердствовали. Ну, да и чёрт с ними — как будто этого никто не ожидал — пустоши…пустоши…пустоши и леса, поля, нетронутые архипелаги — если инопланетяне захотят изучить нашу цивилизацию, они будут знать, где копать.

Наверное, стоит немного замедлится на том дне: по договорённостям, как я потом узнал, страны должны объявить о нанесение ядерного удара заблаговременно, чтобы гражданские успели укрыться… странно, почему-то мои родители, что сделать только и успели, так это схватить меня — повезло, я тогда приболел и не пошёл в школу: что-то благоверным ученикам резко поплохело после этих событий… одно могу сказать — школа убивает.

Успех нашей семьи был неоспорим: мы недавно купили квартиру в доме, через дорогу от которого находился просторный комфортабельный бункер; мы зашли одними из первых. Как только люди спохватились и стали лезть в небольшой гермозатвор в надежде устроится поудобнее, без зазрений совести, не меняя лиц, превратились даже не в скот, а в диких животных: толкучка продолжалась до того момента, как не послышались первые удары — толпа резко организовалась и послушно, под предводительством новых лидеров Манимирка бункера, преступила к обустройству новой жизни.

В принципе, описывать, что происходило дальше я не считаю нужным — посмотрите лучше документалку о гориллах; понятнее станет в разы. Каким-то образом весь погром нас не сильно коснулся — правда белая блузка матери безвозвратно испортилась: кровь попала на неё, когда одного из осмелевших возразить хорошо приложили веском о ближайшую колонну. Жертв оказалось мало, что меня лично расстраивает до сих пор; почему нельзя сделать действительно интересно? Вот, например, почему факиры не обливаются бензином или хорошо не промасливают себя? Непорядок… как и во всём мире.

Взрывы были неожиданными и мощными — земля прогремела и со стен встала пыль. Многие люди прижали своих детей к себе, а дети в свою очередь прильнули к родителям; как будто ситуация не была и до того клише. Удары были сильными, но нам повезло: бункер выдержал — осталось нам продержаться несколько недель в подземелье. Мать постелила кровать для нас, и мы легли спать. Когда я ложился, заметил, что отец спрятал что-то под подушку. Видимо, не только я это заметил — только успели заснуть, как родителей стащили с настила: из-под подушки выкатилась палка колбасы.

— Не хорошо, гражданин, прятать от начальства общий провиант, — со стороны я заметил на лице говорящего четкий шрам от удара розочкой. — Нет, дорогой, так дело не пойдёт… придётся наказать Вас… понял, — он ехидно улыбнулся и направился к матери, которую держали ещё двое.

Мать пыталась вырваться, но двое крепких парней не оставляли ей шанса. Голова подошёл, сорвал с неё блузу и раздвинул ноги — мать дико орала — это, наверное, был единственный случай, когда я испугался. Отец, выкрутил руку из тисков своих охранников, рванулся к ней и попал на перо — медленно сполз с него и на глазах матери истёк кровью. Когда Голова кончил и повернулся, чтобы уходить и оставить объедки Своим, он заметил мои искрящиеся глаза: мы сразу сцепились ими. Он развернулся, поднял за шею наконец-то прооравшуюся мать и подтащил ко мне:

— Парень, скажи "Пока!", — лезвие уже болталось ряд с её шеей.

— Пока! — вскрикнул я и он вскрыл её.

Кинув тело на пол рядом со мной, Голова снова собрался уходить, как вновь обернулся:

— Иди со мной, Шавка, я почти что твой отец!

***

Я прошёл несколько через небольшой дверной проход и оказался в комнате, которую отгородили для себя "сильные мира сего". Не сказал бы, что комната хоть чем-то отличалась от остального бункера: кровати были те же, ничего нового я не обнаружил.

Голова сел на кровать, пододвинул стул ко мне и взглядом пригласил сесть:

— Обижен?! Зол?!

— Нет.

— Это правильно, — он стиснул моё плечо, — обижаться нечего, они сами виноваты, ты же понимаешь.

Я хотел было потупить взгляд, но глаза впились в его шрам на лице.

— Ух, каменные же у тебя глазищи — ты мне нравишься. Будешь жить здесь, — он кинул какую-то подушку на пол. — Кровати не