Геннадий Любин

Килиманджарская сага. Рассказы

Килиманджарская сага

Сезон дожей закончился, и жара была нестерпимой. Она сожгла траву и разорвала рыжий глинозем глубокими трещинами. Лишь здесь, в предгорьях Килиманджаро, с заснеженных вершин по утрам еще долетали остатки свежести.

Слоны трепетно ожидали этих блаженных мгновений. Всякий раз они всматривались в небо, чтобы увидеть, как багровый солнечный шар неспешно выплывает над горой. Его безупречно четкие контуры предвещали изнурительное пекло. Значит, предстояли долгие странствия в поисках остатков влаги. Теперь вода была важна, как жизнь. Она и была — сама жизнь.

Слоненок Бейлик был самым мелким среди первогодков, и в этих переходах он уставал больше всех. Одно спасало: ни на шаг не отходя от матери, он оставался в тени ее большого тела. Старая слониха брела очень медленно, внимательно вглядываясь в придорожную пыль. Заметив ямку с жидкой грязью, она ожидала, пока Бейлик с шумом засасывает теплую муть. Потом наступал ее черед, но кончик хобота натыкался лишь на колючие травяные корешки. Слониха не пила уже много дней, но тревога за Бейлика была сильнее жажды.

Между тем слоненок все больше слабел. Он то и дело спотыкался и бессильно останавливался. Тогда мать замирала рядом, накрывая Бейлика благодатной тенью. Немного отдохнув, они устремлялись за стадом.

Однажды было особенно жарко, и Бейлик быстро выбился из сил. Он стоял, а слоны, печально опустив головы, грузно шествовали дальше. Вскоре стадо скрылось из виду, и Бейлик с матерью остались одни.

Вдруг слоненок зашатался, теряя равновесие. Мать подхватила его хоботом, но не удержала, и Бейлик сполз на землю. Голова слоненка несколько раз приподымалась, чтобы тут же упасть в серую пыль. Глаза Бейлика, обращенные к матери, были открыты, и в них отражалось безоблачное небо. Слониха не почувствовала, что плачет, роняя тяжелые слезы Бейлику на хобот. Слезинки то и дело скользили мимо рта малыша, и он слизывал их шершавым языком, словно небесный нектар…

Прошло немало времени, прежде чем старый вожак, почуяв неладное, развернул стадо в поисках отставших. Солнце почти село, когда слоны увидели Бейлика и его мать, лежавших друг возле друга. Издали они походили на два придорожных земляных холма.

Вожак прикоснулся хоботом к слонихе и ощутил холод мертвого тела. Вдруг Бейлик едва заметно шевельнул головой. Не теряя мгновений, вожак обвил слоненка хоботом, приподнял и бережно поставил на ноги. Бейлик не удержался бы, но два матерых самца стали по обе стороны и, поддерживая телами, медленно повели…

Много воды с белоснежных вершин Килиманджаро утекло после этих событий. Слоненок уцелел и вырос. Теперь это был не малыш Бейлик, а Вожак Бейл — предводитель огромного стада.

Казалось, каждая слезинка, пролитая умирающей матерью в страшный день ее ухода, заронила в нем нечто сверхобычное. Если силу — то чудовищную, нрав — неукротимый, ум — проницательный, почти человеческий. Всякая тварь, обитавшая в предгорьях, трепетала от взгляда Бейла. Давно уже львиный рык не тревожил слонов: даже эти короли саванны оставили надежду поживиться здесь. Стадо росло и множилось, и не было границ его благоденствию.

Но один раз в году приходил день, совсем непохожий на другие. На заре Бейл поднимал стадо и уводил от предгорий. Слоны быстро шли много часов, а когда вершины Килиманджаро почти сливались с горизонтом, Бейл предостерегающе подымал хобот: дальше — ни шагу.

Животные стояли, словно изваяния, и смотрели, как Бейл удаляется от них. Ведомый неведомой силой, могучий зверь устремлялся к тому роковому месту, которое навсегда врезалось в память. Постепенно он превращался в едва заметную точку, а потом исчезала и она.

Наступала тревожная давящая тишина. Вдруг невиданной силы слоновий рев вспарывал раскаленный воздух. В этом реве сливались воедино — тоска по матери, ее взглядам, ее прикосновениям. А еще — отчаяние от пронзающего сердце ощущения, что со смертью все уходит безвозвратно, и ничего нельзя вернуть…

Эхо чудовищного рева разливалось и множилось, и, казалось, достигало пределов Вселенной. Он предвещал то непостижимое, но неизбежное, что предстояло каждому, и потому все живое на пути этого звука трепетало в бессильном ужасе.

Солнце садилось, когда Бейл возвращался к стаду, чтобы двинуться с ним в обратный путь. Слоны неспешно трогались с места, набирая караванный темп. Стадо шло, и исполинские животные один за другим растворялись в знойном мареве саванны…

Котенок

Кто-то ночью подбросил его к нашему складу.

Первым котенка нашел Денис — подросток лет двенадцати, приходивший к работавшему здесь отцу. На узком пятачке пространства, ограниченного пирамидами бочек с лукойловскими маслами, мальчишка коротал летние каникулы («Мама от нас ушла, но папка уже не пьет: за него бабушка каждую субботу молится»).

Глаза Дениса блестели на круглом, в рыжеватых веснушках, лице:

— Представляете, котенок! Прихвачу у вас пару гвоздей, хочу домик для него сделать. Нормально, да?..

И умчался, оставив меня в привычном одиночестве.

Позади были годы, полные радостных и печальных событий. Волею судьбы я очутился на заброшенном полустанке жизни, который звался «склад метизных изделий».

Это была приземистая халупа со стенами из гофрированного алюминиевого листа. Пола не было: вместо него прямо на землю уложили паллеты, и их деревянные ребра пружинили под ногами. Здесь мне предстояло провести летний месяц: подменить основного работника.

Как оказалось, метизные изделия — это винты, шурупы, болты и прочий крепежный скарб. Особняком гвозди: строительные, шиферные, мебельные, ершенные, цинкованные… Предстояло быстро, за день-другой, запомнить ассортимент: название, назначение и, главное, место хранения в складской тесноте.

Непривычно, конечно, но кушать хочется. В общем, глаза боятся, а руки делают: худо-бедно дело пошло. И стало обыденным. Как будто всю жизнь отоваривал гвозди. Да и погода благоприятствует — лето, тепло…

Целый день Денис не появлялся, но вечером, уходя домой, я наткнулся на него. Вид унылый, на лице пыльные потеки высохшего пота, в руках невзрачного вида котенок: свалявшаяся грязно-серая шерсть, больные слезящиеся глаза.

— Иду вот к сторожу. Подкину на ночь, может, покормит. Мне не разрешили его держать.

— А с домиком что?

— Отец разломал…

Котенок, будто поняв, о ком идет