Михаил Визель

Создатель. Жизнь и приключения Антона Носика, отца Рунета, трикстера, блогера и первопроходца, с описанием трёх эпох Интернета в России

© Визель М. Я.

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

Антон Борисович, здравствуйте. Я хочу написать книжку про вас. Как нам можно встретиться для предварительных набросков. Прошу не игнорируйте, гонорар я уже потратила на поездку в Индию, так что напишу в любом случае, но как честный писатель хочу чтобы материал полностью соответствовал правде. Заранее спасибо. Ирина А.

Мой телефон и адрес почты можно найти через Гугл. Если Вы не умеете пользоваться Гуглом, то советую научиться. Может быть, окажется, что можно написать материал, полностью соответствующий правде, без моего участия.

Ответ Носика на онлайн-конференции

по случаю запуска «BFM.ru», 18.11.2008

— А ты не думаешь, что сын когда-нибудь прочитает твои скандалы в Интернете и скажет: «Боже, какую чушь мой папа писал!» Или обидится, что ты его фотографии выкладываешь постоянно…

— Честно говоря, я не очень себе представляю, как будет обстоять дело с архивацией Интернета через 10 лет. Поисковики постоянно перекраивают алгоритмы выдачи, отодвигая от пользователя старый контент и подсовывая сегодняшний. Поэтому я думаю, что для нахождения текстов про меня из девяностых или нулевых Лёве придётся очень постараться.

Ответ Носика Алексею Андрееву

в интервью для портала «Letidor», 21.05.2013

Как странно выглядит жизнь, когда она вдруг закончилась, но в любой момент отчасти продолжается в телефоне. <…> смерть упрямо присоединяет к прошлому наше настоящее, хотя, казалось бы, это так очевидно: у кого есть соцсети, кто каждую минуту фотографируется и листает ленту — те вечные, тех уж чур не трогать.

Дмитрий Ольшанский,

запись в фейсбуке от 17.10.2019

Пролог

Первая годовщина

Лунный еврейский календарь не совпадает с европейским. И первая годовщина смерти Антона Носика — 16 таммуза — пришлась в 2018 году на 29 июня. Я стою на Востряковском кладбище и слушаю, как молодой раввин объясняет, что сегодня йорцайт — день, когда последний раз читается каддиш. Отныне четыре раза в год должен читаться только изкор. После чего начинает декламировать псалмы Давида, а затем и саму похоронную молитву.

Его торчащая вперёд рыжая борода сверкает на ярком солнце, чётко выделяясь под ортодоксальной чёрной шляпой на фоне свежей зелёной листвы. Я не знаю иврита и не понимаю ничего, кроме отдельных слов, — «Адонай», «Амнон бен Барух» и «оймен» (это последнее слово по просьбе раввина повторяют все мужчины, я в том числе), но понимаю, что говорит он на иврите, хоть и, как положено, нараспев, раскачиваясь, но с заметным русским выговором. Интересно, что по-русски он говорит тоже с сильным характерным акцентом. Странная всё-таки штука эта диффузия языков. Антон бы объяснил.

В узком проходе между могилами стеснились люди, мужчины и женщины, молодые и средних лет. Я точно знаю, что взрослых мужчин не меньше десяти, — миньян, без которого невозможно читать молитву. Собственно, я здесь для того, чтобы помочь обеспечить этот самый миньян, потому что иначе, конечно, не стал бы приходить сюда сейчас, когда собираются самые близкие. Они стоят вдоль ограды — когдатошние друзья Антона по молодым проказам, потом партнёры и контрагенты по головокружительным бизнесам, а теперь остепенившиеся и состоявшиеся мужчины. Пожалуй, только Демьян Кудрявцев, хотя тоже совсем уже не похож на того кудрявого юношу, которым был когда-то на иерусалимских улицах начала девяностых, по-прежнему резко выделяется на фоне благообразных седовласых друзей юности очевидной незаурядностью. Но я стараюсь не смотреть на него, не отводящего глаз от большой фотографии над могилой. Это понятно. Они были ближайшими друзьями на протяжении тридцати лет. Именно Демьян собрал для траурной церемонии в ЦДЛ поразивший меня трек-лист из любимых песен Антона, в котором гребенщиковая «Моя смерть едет в чёрной машине…» и аукцыоновская «Дорога» чередовались с коэновской «Аллилуйей».

Траурная церемония длится около получаса. По её окончании все по очереди кладут на каменную плиту по камешку — еврейский ритуал, вместо цветов — и гуськом уходят. У меня нет камешка, я не знал раньше об этом обычае. Поэтому я просто жду, пока все разойдутся, тоже делаю несколько фотографий могилы и иду в соседний квадрат кладбища — на участок, где лежат мои бабушка и дядя.

А потом возвращаюсь домой — писать эту книгу.

Потому что обещал это самому Антону.

Это звучит подозрительно, но здесь нет никакой мистики в духе пушкинской графини-бабушки. Это лишь вопрос честности и хорошей памяти.

4 июля 2001 года я, в то время сотрудник «Lenta.Ru», хотел поздравить Носика по аське с днём рождения, и завис над клавиатурой, раздумывая, как бы сделать это пооригинальнее, чтобы моё скромное поздравление не затерялось в общем хоре. Наконец меня осенило. «Антон! — настукал я. — Я моложе тебя на четыре года. Когда-нибудь я напишу твою биографию».

Как мог отреагировать 35-летний парень, которого в то время просто распирало от энергии, идей, планов, на подобное «поздравление»? «Ну, — ответил он мне, — если это кому-то будет интересно, — пиши».

Я не могу воспроизвести наш диалог буквально, потому что аська, в отличие от современных мессенджеров, не хранит историю на едином сервере. Но я клянусь, что этот диалог действительно был, — и потом ещё я несколько раз Антону в шутку о нём напоминал. Поэтому 9 июля 2017 года, когда пришло шокирующее известие, первая моя мысль была та же, что и у всех: как же так, это невозможно и т. д. Но сразу стукнулась и вторая: вот этот момент и настал. Обещал — пиши.

И я написал.

В ходе работы книга разрослась до такой степени, что при подготовке к печати ее пришлось сильно сокращать. Потому что биография одного конкретного человека — противоречивого, невероятно яркого и много успевшего — вобрала и рельефно отразила изгибы и перепады того непростого времени, в которое ему довелось жить (и во многом — определить). Эпоха, когда Интернет был будоражащим феноменом, а не данностью, как телефон или автомобиль, стремительно удаляется в прошлое — и требует быть описанной.

Май 2021

P.S.

Последние полтора года изменили нашу жизнь едва ли не больше, чем предшествующие полтора десятилетия. Я не стал