Посвящается Джону Карлсону

«Мне это ваше ток-шоу претит», — сказал сын Фрэнка Синатры, поднимаясь с кресла, на которое обычно усаживают приглашенных гостей, и направляясь к выходу из студии.

Говард Харт, телеведущий, ухмыльнулся ему вслед, обнажив частокол искусственных зубов.

— Фрэнк Синатра-младший, он ушел или остался? А Говард Харт, что он делает? — спросила Вирджиния.

Элвин швырнул пустую бутылку из-под виски марки «Эрли таймс» в шестнадцатидюймовый экран телевизора, и тот разлетелся вдребезги.

Вот так! Шел бы куда подальше сынок этого Синатры, гребущего лопатой деньги за свое горлодерство, да и прощелыга Харт туда же…

Элвин вошел в раж.

На полочке над диваном красовались тарелки с изображениями президентов США. Выполненные в цвете портреты Эйзенхауэра, Кеннеди, Линдона Джонсона, его жены — леди Берд, этой божьей коровки, Ричарда Никсона и Джералда Форда полетели в сторону пианино. Элвин старался попасть в фотографию своей жены Вирджинии. Обрамленная в серебряную рамку фотография, на которой она была запечатлена сидящей за органом марки «Майти Хаммонд», стояла на крышке пианино.

Элвин метнул тарелки шесть раз и шесть раз промазал, но зато разбил их все, вместе с президентами, о стену за пианино.

Бутылка из-под виски была еще цела, и он сбил фотографию Вирджинии этой бутылкой, затем подобрал ее и метнул бутылку вращательным движением, словно томагавк, в большое венецианское окно — разноцветные осколки стекла посыпались на пол с оглушительным звоном.

— Элвин, опомнись! Что ты делаешь? — воскликнула Вирджиния.

Заткнулась бы лучше, обрыдлая баба!

Не говоря ни слова, он схватил Вирджинию в охапку и потащил на кухню. Она молотила его кулаками, царапалась, стараясь вырваться, и он размахнулся правой рукой, намереваясь ударить ее по голове, но промахнулся. Она стала жутко вопить. И тогда он нанес ей точный удар — прямо в лицо, вмазав ей в длинный, обтянутый лоснящейся кожей нос, который она вечно сует куда не надо.

Он ударил ее с такой силой, что расшиб себе руку — ему пришлось пойти на кухню и подставить ладонь под холодную воду.

Когда приехал Билл Хилл, Элвин впустил его в дом и пошел на кухню, бросив на ходу:

— Это она позвала тебя, да? И когда только успела!

Элвин не нуждался в ответе. Дотянувшись до верхней полки кухонного шкафа, он вытащил из-за банок с консервированным зеленым горошком и дробленой кукурузой бутылку кентуккийского виски-бурбона «Джим Бим».

Билл Хилл был одет в свой лучший светло-синий летний костюм и спортивную бордовую рубашку с распахнутым воротом. На груди виднелась массивная золотая цепь с медальоном, на котором была выгравирована надпись: «Слава Тебе, Господи!»

Его темные волнистые волосы, взбитые надо лбом, были обильно покрыты лаком — у него было назначено свидание, и он уже уходил, когда позвонила Вирджиния.

Она лежала на диване и, всхлипывая, прижимала к лицу маленькую шелковую подушку. Билл склонился над ней.

— Ну-ка, дай я посмотрю! — сказал он и осторожно отнял подушку от ее лица.

Темные впадины ее глаз были мокры, лицо покрыто красными пятнами. Уже стал проявляться возле носа синяк, но крови не было.

— Он тебя ударил кулаком?

Вирджиния кивнула, пытаясь снова прижать прохладный шелк подушки к воспаленной коже лица. Билл Хилл потянул за подушку, намереваясь задать ей пару вопросов.

— У него что, запой? Давно запил?

— Вчера пил целый день, сегодня тоже. — Вирджиния старалась говорить не двигая ртом. — Я позвонила в реабилитационный центр «Анонимные алкоголики» примерно час назад, но никто не приехал. Поэтому я позвонила тебе.

— Пойду принесу мокрую салфетку, ладно? Все будет хорошо, Джинни. Я с ним поговорю.

— Он никогда не был в таком жутком состоянии.

— Насколько я понимаю, у него срыв.

В доме было душно. Спертый воздух был пропитан затхлым запахом сигаретного дыма, несмотря на то что в гостиной работал потолочный вентилятор, тарахтевший, как аэроплан, на весь дом.

Элвин, привалившись к раковине, пытался откупорить бутылку виски «Джим Бим» здоровенным кухонным ножом. На его несвежей рубашке проступали пятна пота. Грязные сальные волосы свисали патлами по обе стороны от пробора. Волосы у него всегда были прямые, как солома, независимо от того, насколько он был пьян.

— Вид у тебя еще тот! Догадываешься, думаю, — сказал Билл Хилл.

— Тебе чего, поговорить не с кем? — огрызнулся Элвин. — Своей суженой-ряженой я заткнул рот, теперь ты нарываешься? Почему бы тебе не убраться отсюда подобру-поздорову? Я тебя не звал, понял? — Он сорвал наконец пробку, налил полстакана виски, плеснув туда немного газировки «Севен-ап» из бутылки на столе. В раковине было полно грязной посуды и пустых пакетов из-под молока. — Может, хочешь выпить, так доставь себе удовольствие, — добавил он.

— Я хочу знать, что с тобой происходит, — сказал Билл Хилл. — Почему ты поднял руку на Джинни? Ты понимаешь, что ты сделал?

— Понимаю, что заткнул ей проклятый рот. Я предупреждал ее… Говорил ей, ради Христа, помолчи, немного побудем в тишине. Но она гнула свое. — Элвин повысил голос и, передразнивая ее, произнес: — «Что ты делаешь? Снова пьешь? Присосался к бутылке с виски!» Я ответил, что у меня уже не хватает нервов, чтобы сдерживать себя.

— Хватило ненадолго, — усмехнулся Билл Хилл. — Думаю, ты отдавал себе отчет в том, что делаешь, не так ли?

— Я всего лишь заставил ее заткнуться. Язык у нее как помело… Все ля-ля-ля да ля-ля-ля. Рот у нее никогда не закрывается. Она меня достала.

— Ты сам отвезешь ее в больницу или мне это сделать?

— Какая больница, чего ты несешь? С ней все в порядке. Я слегка ее приложил.

— А если у нее сотрясение мозга, что тогда? Пойди и посмотри на свою жену, которую ты ударил в лицо кулаком. Храбрец выискался! Бесстрашный ты человек, Элвин, скажу я тебе.

— Оставь свои комментарии при себе, а то без зубов останешься! Я тебя предупреждаю… Понял?

— Понял, Элвин. Я понятливый, — вздохнул Билл Хилл. — Однако можешь ты объяснить, что случилось? Возможно, я наивняк или что-то в этом роде, но я не возьму в толк, почему ты поднял руку на свою жену и учинил погром в гостиной?

— Почему? — усмехнулся Элвин. — Да потому, что эта надоедливая баба следит за мной, преследует меня…

— Минутку, — прервал его Билл Хилл. — Ты сам как бы следишь за собой, сам ловишь себя на том, что делаешь что-то не то… Это называется угрызением совести. Когда ты прячешь эти бутылки, ты прячешь их от самого себя.