* * *

НЕЛЕГКО БЫТЬ МАЛЬЧИКОМ в мексиканской familia[1], особенно если твой papá считает, что тебя ждут только провалы, и каждый день напоминает о твоих недостатках.

Просыпаюсь я от крика mi papá[2]. Понятия не имею, на кого он орет – на меня или на кого-то из моих сестер. Вот уже шесть месяцев как mi’ama[3] уехала в Мексику, чтобы заботиться о захворавших бабушке и дедушке, но отец все еще не понял, что крик из-за каждой мелочи не решит наших проблем. Я научился не реагировать.

Сегодня утром та же история. Я волнуюсь: сегодня первый день последнего учебного года в школе. Я должен выпуститься в июне, но не знаю точно, произойдет ли это. Слушайте, я не хвастаюсь своими тройками по основным предметам, но горжусь тем, что пока ничего не завалил. Правда, в прошлом семестре была у меня двойка по испанскому. Сеньора Суарес думала, что раз я мексиканец, то буду у нее отличником. Она не знала, что говорю я сносно, а вот с правописанием у меня беда, что по-английски, что по-испански.

Марисса, моя сестра, в кухне за столом читает книгу и ест хлопья. Каштановые волосы собраны в пышный хвост на макушке, и я готов поклясться, что футболка и джинсы у Мариссы тщательно выглажены. Сказать, что Марисса во всем лучше меня, – значит ничего не сказать. Она всегда так старается заслужить одобрение papá, что вокруг себя ничего не замечает. Вот только доказать папе, что ты достоин его внимания, невозможно, но Марисса этого еще не поняла. Это было бы смешно, если бы не было так чертовски грустно.

В кухню врывается papá, он в костюме с галстуком, на ухо прицеплена гарнитура Bluetooth.

– Где ты был вчера вечером? – спрашивает он меня.

Я мог бы сделать вид, что не слышу, но папа тогда только сильнее разозлится. Я прохожу мимо него и, изучая содержимое холодильника, отвечаю:

– La playa.

– На пляже? Виктор, смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. – Папин голос, будто проволочная мочалка, которая царапает голую кожу.

Остановившись, я поворачиваю голову и смотрю на папу, хотя лучше уж слушать, как Марисса часами рассказывает про математические уравнения или про свои теории о пространстве и материи, чем находиться рядом с ним. Papá прищуривается.

В детстве я его боялся. Я играл в Малой бейсбольной лиге, и он мог снять меня с матча, если я не отбивал три подачи подряд или не брал простой высокий мяч. Когда я занялся футболом, папа зверел, если у меня не выходило обыграть соперника, и дома буквально впечатывал меня в стенку, чтобы показать, какой я неудачник и как ему за меня стыдно. Все ему было не так.

Я его больше не боюсь, и он это знает. Думаю, это бесит его. Когда я учился в девятом классе, после очередного его разноса у меня в голове что-то щелкнуло. Я просто развернулся и ушел, а у папы уже сил не хватило меня удержать.

Сейчас он дышит мне прямо в лицо кофе и сигаретной вонью:

– Я слышал, вчера на пляже драка была. ¿Participó? Ты тоже участвовал?

Кажется, он не заметил моих ободранных костяшек.

– Нет, – вру я.

Сделав шаг назад, он одергивает пиджак:

– Bueno[4]. Не хочу, чтобы на работе говорили, что мой сын какой-то отморозок. За кухонным столом не читают! – рявкает papá на сестру громко, не терпящим возражения тоном и садится к столу с чашкой очень горячего кофе.

Быстро захлопнув книгу, Марисса кладет ее рядом и продолжает молча есть. Допивая кофе, papá читает с телефона сообщения и письма. Потом ставит чашку в раковину и, не сказав ни слова, уходит. Как только он скрывается из виду, напряжение у меня в шее ослабевает.

Входит Дани, они с Мариссой близняшки. Дани самый общительный человек в нашей familia. На ней едва прикрывающие culo[5] шорты и рубашка на пару размеров меньше, чем нужно. Я качаю головой. Если Марисса преуспела в учебе, то Дани – в растранжиривании денег и в оголении до невозможности. Обычно я сестер не трогаю, но… сегодня первый день занятий, а mi’ama взяла с меня слово заботиться о сестрах. Меньше всего мне хочется разбираться с доброй половиной ребят из школы, которые пялятся на задницу моей сестры-девятиклассницы.

– Дани, ты издеваешься, да? – говорю я.

Дани откидывает назад свои мелированные в салоне волосы и пожимает плечами:

– А что такого?

– В этом в школу ты не пойдешь.

Сестра закатывает глаза и обиженно фыркает:

– Слушай, Вик, ты ведешь себя как culero[6]. Расслабься.

Смотрю на нее взглядом старшего брата, который не собирается уступать. Я не придурок. Дани хочет выглядеть на восемнадцать и вести себя соответственно, но ей всего четырнадцать. Привлекать внимание к телу я ей не позволю.

– В этом откровенном наряде в школу ты не пойдешь, – говорю я. – И точка. Возражения не принимаются.

Она пытается переиграть меня в гляделки, хотя ей пора бы знать, что со мной этот номер никогда не проходит.

– Ладно, – фыркает она и убегает наверх, а спустя пару минут появляется в джинсах скинни и свободной белой майке. Она чуть ли не прозрачная, но все же лучше, чем то дерьмо, что было до этого.

– Так тебе нормально? – спрашивает Дани.

Она издевается – крутится передо мной, позируя, как модель.

– Черт с тобой. Que está bien… так нормально.

Она хватает из шкафа батончик мюсли:

– Adiós. Предвосхищая твой вопрос о том, кто везет меня в школу, скажу, что это Кэссиди Ричардс. – Дани искоса наблюдает за моей реакцией. – Ты ведь помнишь ее, Вик, да?

Она же это несерьезно, да?

– Кэссиди Ричардс?

– Ага.

Вот черт! По зловещему выражению ее лица видно, что она не шутит.

– Почему ты едешь в школу с моей бывшей? – спрашиваю я.

Дани откусывает от батончика:

– Во-первых, она старшеклассница и может сама водить машину. Во-вторых, она популярна и познакомит меня с разными клевыми ребятами. В-третьих, она сама предложила. Разве этого мало?