Иван Лексеич привел домой барышню. И ведь надо же, черт старый, жены не побоялся! Заявился и брякнул с порогу:

– Вера, знакомься. Это – Галина. Отныне Галина будет жить с нами в качестве секретаря, ученицы и приемной дочери.

А Вера Николавна ничего, молодцом держится. Видно, не для капризов воспитана – ни плечом не повела, ни глазом не моргнула. Кивнула еле заметно только, с холодцой, и уплыла в комнатку, руки поджамши.

Иван Лексеич крутится возле барышни аспидом. Пальтишко примет, руку подаст, а глазами так и жрет, так и жрет. У-у-у, бес застарелый! А барышня, взаправду сказать, диво как хороша. Не хуже Веры Николавны, будь та на двадцать лет моложе. Кожа – белый мрамор, плечики округлые, шейка тоненькая, волосы чернее воронова крыла. И все малахитом из-под ресниц длинющих стреляет, примеряется.

И повел девку по дому. Тут, мол, у нас картины, тут диваны, там столовая, но летом обедаем на веранде. Там вот кабинет рабочий. А наверх если подняться, направо будет комната Верочки, а налево, значит, ваша… И так и журчит словом, плещется лаской по Галининым ушкам. А та, дура окрыленная, не замечает – диваны истерты, заместо кресел табуреты деревянные, стены пооблезли, да и картин всего две. А ей все одно – зато в доме великого Мэтра.

Так и начали жить втроем. Весь город шепчется. Шутка ли, при живой жене домой девку приволочь? А они все живут, внимания не обращают. Будто и не о них вовсе.

Вера Николавна встанет пораньше, прихорошится на скорую руку и на рынок бегом. Где мясо подешевле – она тут как тут. И то торгуется. Зелень вот эту берет. Ничего, что жухлая по краям – в первое покрошить и такая сгодится, зато дешевле, почитай, в полтора раза. Денег-то в доме уж давно особо не водится. Нагрузится Вера пакетами да кульками, промчится по рынку и домой спешит: завтрак стряпать. На излете торговых рядов задержится всегда. Там то ли цыган, то ли мадьяр лавочку держит, а торгует украшениями: сережки, колечки, бусики – все блестит, переливается, что глаза так и вытаращишь. Тут лавочник пыхнет трубкой, крутанет ус смоленый и заулыбается.

– Бери, красивая. Что хочешь выбирай – все твое будет, – тянет черный рот в стороны да глазом правым прищуривается все больше. Хитренько так, что хоть сейчас карманы проверяй, не спер ли чего.

– Спасибо, не сегодня, – скользнет Вера Николавна на прощанье по бусикам взглядом и бежит прочь.

Домой примчится, запыхамшись – сразу на стол накрывать. Стол хоть и бедный, а достойный, не хуже соседских будет. Как дух ястной весь этаж пропитает да по лестнице вверх поползет, выходят Иван Лексеич с Галиной. Не идут – стекают по ступенькам. Разнеженные, разомлевшие, словно из бани. Усядутся втроем в круг стола и начинается. Иван Лексеич мундштуком смолит, только дым белый густой от усов к потолку тянется, Галина зубы жемчугом скалит, щебечет чего-то. А Вера Николавна, не смотри что на край табурета села, высится над столом, что твоя царица – спина прямая, как свеча, волосы в пучок подобраны, ни прядки не выбьется, да ручки холодные на коленях сложила.

– Вера Николаевна, – начинает Галина как просмеется. – Вам бы чудесно подошло моё перламутровое платье. Оно так стройнит, так оттеняет ваши большие печальные глаза. Да вы не смотрите, что оно почти новое. Мне нисколько не жалко. Мы с Иваном Алексеевичем вчера другое приобрели – зеленое. Как вы считаете, идет мне зеленое? Иван Алексеевич убеждал, будто очень идет. Говорил, будто на званом ужине у Яковлевых буду сиять изумрудом. Вы как полагаете, Вера Николаевна?

А Иван Лексеич, шельма седая, сидит напротив Веры да из бороды скалится. Надувается индюком, того и гляди лопнет от самодовольства. Да, не зря языки на рынке треплются. Третьего дня, поговаривают, видели Иван Лексеича с Галиной на пляже. Купаются. Довольные, кожа так и светит ярче солнца. Смеются, шампанское хлещут. А он её без стеснения обнял рукой и к себе ближе пододвигает. Прямо на виду у всех! А второго дня, говорят, видели парочку на побережье. Вихляют, к виллам пустым присматриваются. В этой де, рыбки золотые в бассейне, а в этой виноградные лозы по всей стене, а вон в твой подъезд широкий – две машины встанут.

Да какие, черт ты старый, машины? Ты разве не видишь, как жена законная иссохла? Вытянулась вся как жердь. И бледная, как смерть стала. А он всё туда же – прогулки, шампанское, туалеты, синематограф. Неужто и вправду в долги залез? Не пустое это, что Горенко надысь бросила в лицо Вере?

– Спасибо, Галина. Не надо платья, – не хуже ножа режет Вера Николавна. Отсекает праздное щебетанье. И поднямшись к мужу обращается по-домашнему, как ранее было у них. – Ян, как твоя работа? Давно не видела тебя за письменным столом.

– Работа, Верочка, не волк – в лес не убежит. Да и не пишется что-то. Все, знаешь, дела по издательской части. Вчера вот ездили поэтический сборник Галины пристраивать. Галина, почитай Верочке что-нибудь из своего. Да куда же ты, Вера? Посиди с нами. Втроем-то веселее, чем вдвоем.

– Простите, голова что-то разболелась. Лучше прилягу.

Да и как теперь не прилечь? Всю жизнь Вера Николавна отворачивалась от злопыхателей, что твердили, будто Иван Лексеич любовницами окружен. Не верила. Теперь вот карабкается по шатким ступеням в свою комнатку ,а запруды глаз так и рвутся, вот-вот хлынут. Как скрылась за углом, кинулась к двери комнатки, рванула на себя, и лицом в подушку. Так и проревела до вечера. Никто к ней не поднялся, не пожалел. Только порой за дверью вспыхивало Галинино щебетание, да елейный басок Иван Лексеича.

Муж с любовницей в сумерки унеслись, даже головой не повели на окна. А Вера Николавна припала к скошенным ставенькам, так и простояла до первых петухов.

После тога раза последний стыд любовнички растеряли. Укатят на всю ночь, а вернутся – все пропахшие блудом да хересом. И в дом все чаще гости стали наведываться. Сегодня двое, завтра четверо. Через месяц вся гостиная гудит, не протолкнешься. Присосались пиявками к Иван Лексеичу, на щедрость позарились. А тот и рад, льет вина по бокалам, краев не видит. Прогудят всю ночь до утра, посуду побьют, драку устроят – одни щепки летят. К обеду продерет Галина глаза и, потягивая кофе, брякнет Вере Николавне:

– Вы бы прибрались, Вера, а