Посвящается Эллен и Ингмару

Поражение нельзя зарывать в землю, его необходимо выставлять напоказ, ибо только благодаря поражениям человек становится человеком. Тот, кто не понимает своих поражений, ничего не сумеет привнести в будущее.

Аксель Сандемусе

Катастрофа разразилась осенью, без всякого предупреждения. Не отбрасывая тени, она надвинулась совершенно бесшумно. Луиза Кантор понятия не имела, что происходит.

Ее будто подстерегли в темном переулке. Но, откровенно говоря, просто вынудили оторваться от руин и погрузиться в реальность, которая, в общем-то, была ей безразлична. С силой швырнули в мир, где никого особенно не интересовали раскопки греческих захоронений бронзового века.

Луиза жила, глубоко зарывшись в пыльные глинистые ямы или склонившись над растрескавшимися вазами и пытаясь собрать осколки в единое целое. Она любила свои руины, не замечая, что мир вокруг нее рушится. Она, археолог, из прошлого подошла к краю могилы, у которой и помыслить себе не могла когда-нибудь оказаться.

Ничто не предвещало беды. У трагедии вырвали язык, и она не успела предостеречь Луизу.

Вечером накануне того дня, когда Луизе Кантор предстояло отправиться в Швецию на семинар, посвященный раскопкам захоронений бронзового века, она в ванной комнате глубоко порезала ногу о глиняный черепок. Из раны на пол хлынула кровь, от вида которой ее затошнило. Черепок был V века до Рождества Христова.

Луиза Кантор находилась в Арголиде на Пелопоннесе, стоял сентябрь, полевой сезон заканчивался. Она уже чувствовала слабые порывы ветра, предвещавшие скорые зимние холода. Сухая жара, пропитанная запахами коринки и тимьяна, спадала.

Луиза остановила кровотечение и наложила пластырь. В голове вихрем пронеслось воспоминание.

Ржавый гвоздь вонзился ей в пятку правой ноги, не той, что она поранила сейчас. Ей было пять или шесть лет. Гвоздь прорвал кожу и мясо, точно ее, Луизу, насадили на кол. Она заорала от ужаса и подумала, что теперь испытывает такие же муки, как человек, висевший на кресте в церкви, где она иногда в одиночестве играла в свои страшилки.

«Нас раздирают эти острые колья, — размышляла она, вытирая кровь с потрескавшегося кафельного пола. — Женщина всегда живет рядом с этими кольями, которые стремятся разрушить то, что она пытается защитить».

Луиза проковыляла в ту часть дома, где располагались ее кабинет и спальня. В углу стояла скрипучая качалка, возле нее — проигрыватель. Качалку ей подарил старик Леандр, ночной сторож. Когда в 1930-е годы в Арголиде, возле городка Аргос, начались шведские раскопки, Леандр — бедный, но любопытный ребенок — всегда крутился рядом. Теперь он, ночной сторож, спал тяжелым сном ночи напролет у холма Мастос. Но все, кто принимал участие в раскопках, защищали его. Леандр был их ангелом-хранителем. Без него все будущие средства, выделяемые на дальнейшие раскопки, оказались бы под угрозой. На старости лет Леандр по праву превратился в беззубого и порой довольно замызганного ангела-хранителя.

Усевшись в качалку, Луиза Кантор разглядывала пораненную ногу. Мысль о Леандре вызвала у нее улыбку. Большинство шведских археологов — откровенные безбожники — считали любые властные органы лишь препятствием продолжению раскопок. Никакие боги, давно уже утратившие всякое значение, не могли повлиять на далекие шведские власти, принимавшие решение либо о выделении, либо об отказе о выделении денег на покрытие расходов различных археологических экспедиций. Бюрократия представляла собой туннель, где имелись входы и выходы, а между ними зияла пустота, и решения, которые в конце концов сваливались в нагретые греческие раскопы, зачастую понять было затруднительно.

«Археолог всегда копает, надеясь на двоякую милость, — думала Луиза. — Мы никогда не знаем, найдем ли то, что ищем, или ищем то, что хотим найти. Если нам повезло, значит, нам оказали великую милость. В то же время мы не ведаем, получим ли разрешение и деньги, чтобы продолжить погружение в изумительный мир руин, или вымя внезапно откажется давать молоко».

Рассматривать принимающие решения инстанции как коров с капризным выменем было личным вкладом Луизы в археологический жаргон.

Она посмотрела на часы. В Греции четверть девятого, в Швеции на час меньше. Она потянулась за телефоном, набрала стокгольмский номер сына.

Раздались гудки, но никто не ответил. Когда включился автоответчик, она закрыла глаза, слушая голос Хенрика.

Его голос успокоил ее: «Это автоответчик, ты знаешь, что нужно сделать. Повторяю по-английски. This is an answering machine, you know what to do. Henrik».

Она наговорила сообщение: «Не забудь, я приезжаю домой. Два дня пробуду в Висбю, где буду говорить о бронзовом веке. Потом приеду в Стокгольм. Я люблю тебя. Скоро увидимся. Может, перезвоню позднее. Или же позвоню из Висбю».

Луиза принесла из ванной глиняный черепок, поранивший ей ногу. Нашла его одна из ближайших ее помощниц, старательная студентка из Лунда. Черепок, как миллионы других черепков, кусочек аттической керамики, Луиза подозревала, что он от кувшина, изготовленного в то время, когда красный цвет еще не начал господствовать, — очевидно, в начале V века.

Ей нравилось возиться с черепками, представлять себе изделия в целом виде, который, пожалуй, никогда не удастся реконструировать. Она подарит его Хенрику. Луиза положила черепок на собранный в дорогу, еще не запертый чемодан.

Как нередко перед отъездом, она не находила себе места. И не в силах справиться с растущим нетерпением решила изменить планы на сегодняшний вечер. До того как порезалась о глиняный черепок, она собиралась часок-другой поработать над докладом об аттической керамике. А сейчас погасила настольную лампу, включила проигрыватель и вновь опустилась в кресло-качалку.

Обычно, когда она слушала музыку, в темноте начинали лаять собаки. Так случилось и на этот раз. Они принадлежали ее соседу Мицосу, холостяку и совладельцу экскаватора. Домишко, который она снимала, тоже был его. Большинство сотрудников жили в Аргосе, но сама Луиза предпочла остановиться вблизи раскопок.

Она уже задремала, но вдруг встрепенулась. Почувствовала, что не хочет провести ночь в одиночестве. Приглушила звук и позвонила Василису. Он обещал завтра отвезти ее в аэропорт, в Афины. Поскольку самолет «Люфтганзы» вылетал во Франкфурт очень рано, выехать придется в пять утра. Ей не хотелось оставаться одной в эту ночь, ведь все равно поспать спокойно она бы не смогла.

Взглянув на часы, Луиза решила, что Василис до сих пор сидит в своем офисе. Одна из их редких ссор касалась как раз его профессии. Она по-прежнему считала, что вела себя бестактно, сказав, что аудитор, очевидно, самая легко воспламеняющаяся профессия на свете.