Девушка на больничной койке казалась хрупкой, как статуэтка. Даже круглый, выпирающий живот не мог смазать этого ощущения.

Ее голова была обмотана бинтами, а на открытых местах лица проступали темные пятна страшных синяков.

Кислородная маска на лице, капельница, тянущаяся своими щупальцами к тонкой руке, лежащей поверх одеяла, размеренный писк приборов — все это резало ножом по нервам, заставляло стискивать зубы и сжимать кулаки.

Нельзя жалеть. Не достойна.

— Артур, добрый вечер.

Я не заметил, как рядом со мной появился Николай Громов — главврач частной клиники, а по совместительству давний знакомый семьи.

— Добрый? — зло хмыкнул я.

— Прости. Мне жаль твоего брата. Мои соболезнования.

Я только кивнул. Со словами тяжело было.

Врач не уходил, стоял рядом, нервируя пристальным взглядом.

— Я знаю, что тебе сейчас херово, но времени нет. Она слаба. Если оставим как есть — до утра не дотянет. И на себя, и на ребенка у нее не хватит сил. Тебе надо решать.

Я не хотел решать. Зверел от одной мысли, что придется делать такой выбор.

— Или мы не трогаем ее, и тогда завтра можешь смело заказывать ритуальные услуги. Или достаем ребенка.

Бледные руки с тоники пальцами, на одном из которых поблескивало обручальное кольцо…не мое…

— Обычно в приоритете жизнь матери, но…

К черту все.

— Спасайте ребенка.

Это единственное, что осталось от моего брата.

— А девушка?

— Девушка, — бросил еще один взгляд на бесчувственную пациентку, — мне плевать, что с ней будет. Выкарабкается — хорошо, а нет — значит нет.

— Артур…

— Делай, что говорят, — я коротко кивнул и пошел прочь. Потому что стоять возле палаты и смотреть на нее сквозь стеклянную стену было невыносимо. Рядом с ней я становился слабым. Идиотом. Рядом с ней я забывал о том, что она сделала.

Правда далеко не ушел. Не смог. Нервы, как канаты натянулись, тащили обратно, к ней.

Я ведь я ее когда-то любил. До дрожи, до одури, до красной пелены перед глазами. Весь мир был готов положить к ее ногам. А она…

Ненавижу.

— Передумал? — Николай встретил меня хмурым взглядом.

— Да. Давай без комментариев. Вытягивайте ее, всеми силами. Пусть живет.

Подальше от меня. Желательно на другом конце Света.

— Хорошо, — он отдал распоряжение готовить операционную.

— Это еще не все, — я не дал ему уйти, — Когда очнется, скажите ей, что ребенка она потеряла.

Громов смотрел на меня недоуменно, не понимая, что за хрень я творю.

Он и не должен понимать. Никто не должен. Это только наше с ней дело.

— Ты же понимаешь, что так нельзя? Так неправильно.

— Сколько денег я дал твоей клинике, чтобы ты сделал вот это все? — выразительным жестом обвел шикарный холл, с кожаной мебелью и аквариумами в полстены.

— Много, но…

— Дам в два раза больше. Но запрячь эту историю настолько глубоко, чтобы ни один черт докопаться не смог.

Громов молчал, недовольно поджав губы. Уверен, что мысленно он просчитывал выгоду и уже решал куда потратить внушительную сумму.

Всего-то и надо, разрушить одну жизнь. Плевая услуга.

— Ты уверен, что правильно поступаешь?

Нет.

— Абсолютно. Пролечишь ее и гони прочь.

— Как скажешь.

Я даже не сомневался, что ответ будет именно таким. Деньги всегда все решают.

— Позвонишь, когда можно будет забрать ребенка, — отрывисто бросил я и ушел, чтобы не видеть, как ее готовят к операции.

— Горько! Горько! — кричали мерзкие гости, в очередной раз требуя страсти и показухи.

Мой жених — молодой, сильный как ягуар, красивый настолько, что даже престарелая семидесятилетняя нимфетка за соседним столом бросала на него плотоядные взгляды, поднялся из-за стола и потянул меня наверх, вынуждая встать.

Я уже привыкла не вздрагивать каждый раз, как он ко мне прикасался, привыкла смотреть в голубые глаза, но не видеть их. Я привыкла быть лживой тенью самой себя.

Начала вставать, но покачнулась, чуть не повалившись на пол, благо заботливый жених подхватил за талию, не позволив упасть. Что бы я без него делала?

— Я такая неловкая, — скромно улыбнулась и поправила подол.

Это самое отвратительное платье на свете. Неудобное, колючее, стесняющее каждое движение и путающее в ногах. Я ненавидела его всем свои сердцем, как и это мероприятие, и гостей, и жениха. А самое главное, саму себя.

— Горько! — продолжали вопить гости, а я прикрыла глаза, чтобы не видеть ничего вокруг.

Очень горько. Аж тошнит. Особенно когда чувствую, как его губы по-хозяйски прикасаются к моим.

Народ вокруг радуется, ликует, а я только сильнее зажмуриваюсь. Когда-нибудь это все должно закончиться. Наверное.

Мы с Кириллом расписались.

Счастливое, мать его, семейство. Теперь я тоже Барханова, и радости по этому поводу — ноль, хотя ловлю завистливые взгляды и слышу, как мне с ним повезло.

А то! Везение мое второе имя.

В ЗАГСе кроме нас были только его друзья. Такие же молодые, шумные, борзые как он сам. С ним Кир вел себя совсем иначе, чем с семьей. В нем все менялось: осанка, выражение глаз, интонации. Душа компании, заводила, лидер. Я начала понимать, почему он так бесился рядом с двумя старшими братьями, которые по привычке звали его Мелким, и не давали и шагу ступить без своего контроля.

Кстати, они не пришли. Ни Демид, ни тем более Артур. Последнего я вообще ни разу не видела с той самой, последней встречи в лифте. Лишь издали, мельком, когда он как ураган проносился мимо, даже не глядя в мою сторону. Я превратилась для него в мебель, предмет интерьера, невидимку. Наверное, это и к лучшему, потому что на выяснение отношений у меня уже нет сил.

— Потанцуем, дорогая? — взволнованно спросил жених, когда заиграла медленная музыка.

Он излучает мегатонны обаяния, с губ не сходит счастливая улыбка, а в глазах цвета арктического льда плещется то, что никто кроме меня не замечает. Сотни лютых чертей беснуются и ликуют, празднуя победу.

Наш танец сопровождается комментариями ведущего, вспышками фотоаппаратов и одобрительным гомоном присутствующих.