Пусть между нами километры, но я все равно приду к тебе. Твой свет, подобно маяку, разрезает мою ночь.

У нас все могло быть иначе, выбери мы другой путь. 

Посвящается Валентине Сергеевой

Приглушенный свет мерцал в хрустальных бокалах с шампанским. Из динамиков под потолком лилась тихая мелодия виолончели, заглушая светскую болтовню. 

– Надо было конкурс красоты делать, – Руслан опрокинул в себя шампанское, и поморщился, словно от водки. – Так хоть бы моделек цапнули, а тут одни курицы. 

– Как ты говоришь о дамах? – рассмеялся Борис. – Тем более таких! Надежда современной живописи! 

Руслан поморщился, обводя взглядом зал. Смешно помотал головой и жестом подозвал официанта. 

– Даже посмотреть не на что. – Он перехватил пару бокалов с подноса и один протянул Борису.

– А ты не смотри, ты считай, – посоветовал Борис. – Считай сколько бабла мы отмыли на этих картинках. И перед налоговой чистые, и заносить никому особо не пришлось. 

Руслан согласно кивнул, затем вновь обвел разочарованным взглядом собравшихся и недовольно скривился. 

Отчасти Борис был с ним солидарен. Выставка вышла скучной и не обещающей веселого вечера. В целом, присутствующих дам подходящего возраста можно было разделить на две категории: проститутки, выдающие себя за художниц, и художницы, примерившие личину путан. Увы, и те и другие Бориса не интересовали. Он вовсе не был праведником, и не держал целибат. Наоборот, сказывалась доступность земных наслаждений, и следующая за ней пресыщенность. 

– Хорошо, – Борис хлопнул друга по плечу, – в следующем году будут тебе модели.

Он уловил запах ароматизированных сигарет. Невольно повернув голову, Борис увидел неподалеку девушку, внимательно разглядывающую картину. Она выглядела так, как будто выпрыгнула из западных пятидесятых или шестидесятых, в тонкой черной водолазке, с таким же беретом, и графитовой облегающей юбке. Ее можно было бы принять за битника, если бы не копна рыжих кудрей, стянутая резинкой. Однако Бориса поразила не ее одежда: мало ли любителей черного. Мундштук. Длинный, лаконичный, и тоже, кажется, черный. Она аккуратно держала его тремя пальцами, изредка подносила к губам, роняя пепел. 

Можно было бы сказать, что сердце Бориса забилось чаще, что хладнокровный Таларски обезумел от любви, впервые в жизни всколыхнувшей душу. Но это не так. 

Девушка не была писаной красавицей, и аромат ее духов не свёл мужчину с ума. Откровенно говоря, он и сам не знал, почему пошёл к ней. 

– Здесь не курят, – сказал Борис тихо. 

Девушка окинула его скучающим взглядом, пожала плечами. А дальше, словно в замедленной съемке, вынула полуистлевшую сигарету и протянула ему. Борис улыбнулся уголками губ.

– Нет, спасибо. 

– Затушите, – выдохнула она. – Раз Вам мешает. 

***

Холодные фонари равнодушно смотрели на джип с запотевшими окнами. Юбка задрана, белье сдвинуто. Ногти девушки больно впивались в плечи, но едва ли Борис мог об этом думать. Острое наслаждение и адреналин вытеснили все связные мысли. Подумать только, Борис Яковлевич Таларски, сидел на заднем сидении раритетной "Чайки", а на нем, закрыв глаза и отключившись от реальности, самозабвенно раскачивалась девушка. Он не знал ее имени, она его, вероятно, тоже. Борис мог сказать о ней лишь то, что она пользуется духами, давным давно снятыми с производства, и курит виноградные GW, что вроде тоже пропали с прилавков, черно-фиолетовую пачку которых Борис кинул на переднее сиденье, когда садился в ее машину. 

Они не знали друг о друге ничего, и едва ли обменялись сколь-нибудь значащими фразами, но почему-то легко поддались страсти, подобно лаве растекающейся в них, сжигая безумцев огнем похоти.

Борис положил руку девушке на шею и притянул для поцелуя. 

Они не знали друг друга. Просто незнакомцы, по какой-то случайности сбежавшие ото всех вместе. Он не тот, заводит романы, она не та, с кем их заводят. Он не влюбляется, она не любит. 

Хотя, быть может, Борис ошибся, и под выбеленной кожей скрывается ранимая душа, мечтающая о муже и детях, по-глупости выбравшая неправильный путь. Может. Но думать об этом Борис не станет. 

Сегодня они принадлежат друг другу. 

Сегодня они как Ромео и Джульетта, только в пару раз старше, как Бони и Клайд, только без оружия, как Сид и Нэнси, только... 

Девушка надсадно застонала, сжимая Бориса, сильнее впиваясь ногтями в плечо. 

По сценарию дальше должны были быть поцелуи, шепот глупых нежностей и пустых обещаний. Но девушка соскользнула с него, поправила юбку и уже собиралась выйти из машины, когда Борис, поймал ее за локоть и сказал:

– Поехали ко мне? 

Почему именно к нему, почему нельзя поехать в гостиницу, зачем Борис остановил её, – он не имел ни малейшего понятия. Просто так. 

Нет, это не влюбленность. Это даже не симпатия. Это желание. Желание немного продлить сладость новизны, остроту неизвестности. 

Девушка кивнула. 

Она вышла из машины, еще раз поправила одежду, села за руль. Неожиданно тихо зашумев, автомобиль мягко тронулся с места. 

– Что под капотом? – спросил Борис зачем-то. По большому счету ему было все равно. 

– Хонда, – отозвалась девушка. 

– Дочка богатых родителей? – усмехнулся он, ловя себя на мысли, что хотел бы услышать именно это, а не циничное "подарили". 

Девушка взглянула в зеркало заднего вида.

– Толщина презерватива где-то, – она перевела внимание на дорогу, – три или четыре сотых миллиметра.

– Ну и что?

– Оставайся по ту сторону. Ок? 

Борис неопределенно хмыкнул. Он не знал о ней ничего, а она не хотела, чтобы он знал больше. 

Сегодня они Ромео и Джульетта...

Бони и Клайд...

Сид и Нэнси...

Только сегодня. Утром они расстанутся, и в этом нет ничего плохого. В какой-то мере им повезёт, ведь у них будет другой финал. 

– Если я спрошу твое имя, это будет "по ту сторону презерватива" или я перейду границы? 

На самом ли деле Борис хотел знать ее имя? Кто знает...

Девушка молчала. Наверное она думала о том же, или о латексной стене между ними толщиной в четыре сотых миллиметра, или о том, что лучше им не знать имён друг друга. 

– Зови меня Саша. 

В чью голову пришла опрометчивая идея поехать все-таки к Саше, Борис уже не помнил. Так же он не помнил путь к ее квартире, потому что мозги стекли медово-тягучим желанием в брюки, пресекая любые попытки здравомыслия. Губы пылали от страстных поцелуев, а руки хаотично исследовали тело.