И вот мы прихватили циновки, чтобы стоять, и всей семьей спустились к смоляной яме.

Икки уже поджидала на краю; руки ее были скручены за спиной стальной проволокой. Она больше не злилась, лишь смотрела странно, словно удивляясь чему-то.

Вождь Барнарндр указал на яму.

— Ну, дочка, пора. Как дойдешь до середины, выбирай место и стой. Потом родные к тебе спустятся.

Сестренка ступила на смолу — и пошла спокойно, как ни в чем не бывало. Я даже подумал: вот сейчас перейдет на другую сторону и скроется в кустах… Однако чудес не бывает.

Икки шла, как обычно ходят по смоле, разве что руки не разводила для равновесия. Был момент, когда она оступилась и чуть не упала, но Матушка окликнула, и все обошлось. Сестренка вскинула голову, дошагала до середины и остановилась.

Мы дружно, как один, посмотрели на Вождя. Только Матушка не повернула головы.

— Теперь вы, — сказал Вождь.

Матушка вздохнула и ступила на смолу, как будто сама так решила, и никакие вожди тут ни при чем. Мы потянулись следом. Нас, таким образом, тоже наказывали: родственники преступившей закон девчонки на глазах всего народа спускаются, чтобы разделить ее позор.

Зимой детишки бегают сюда, к яме, чтобы погреть ноги в горячей смоле. Стоять можно, пока не утонешь по щиколотку. Чем меньше весишь, тем дольше удается погреться — только следи, чтобы смола не схватила намертво. Благодать, даже самые теплые ботинки не сравнятся! Зато летом, особенно в жаркие дни, от ямы лучше держаться подальше, потому что духота и воняет нестерпимо.

Сегодня, как назло, с утра стояла жара, и все же мы безропотно спустились в яму, да и на берегу собралась толпа: всем хотелось посмотреть.

Икки была рослой, крупной девушкой, однако взаперти она сильно похудела, и дело могло затянуться. Мы раскатали циновки, сверху уложили жерди, что принесли Дэш и Фелли, и расставили на них корзины со снедью, колотым льдом и музыкальными инструментами.

— Ты первый, Дэш, — сказала Матушка.

Дэш приладил к бедру барабаны и для разогрева сбацал «Хвостатую троицу». Сразу стало веселее: Икки заулыбалась, отвлеклась от черных мыслей и в конце, когда пошел припев, даже подыграла бедрами.

Матушка склонилась над большой корзиной, почерневшей снизу от талой воды.

— Ха! — воскликнула Икки. — Ну и дела! Крабы! Где ты их достала?

— Не важно, милая. — Матушка поднесла к ее губам кусок розового мяса, потом ледяной крошкой растерла ей голову.

— Вау, мама! — сказала Икки с набитым ртом.

— Вот так, пусть напоследок будет самое лучшее, — приговаривала Матушка, кормя ее с руки, как младенца или пойманную птичку.

— А тетя Май не пришла? — спросила Икки.

— Да какой от нее прок! — фыркнул Дэш. — Сидит дома, рыдает в платочек.

— Ну и пусть бы плакала. Я бы не обиделась, — сказала Икки. — Попрощаться-то надо.

— У тети Май больное сердце, — вздохнула Матушка. — А ты ее очень испугала. Знаешь ведь тетю Май! Старая прямодушная женщина. За позором не видит живого человека… Вот, возьми клешню, тут самое сладенькое.

— М-м-м, вкуснятина! А почему больше никто не ест?

— Сегодня всё для тебя, милая. Ладно, так и быть. Вот этим голодным глазкам — один кусочек. Фелли ни разу в жизни краба не пробовал. Ну как? Вкусно? О-о, посмотри на него!

Потом пришла моя очередь. Я взял флейту и заиграл самую сложную, самую красивую мелодию. Грозная Икки, которая обычно сердилась и кричала, что я вонзаю ей в мозг раскаленные спицы, на этот раз внимательно слушала, глядя на мои побелевшие пальцы, на потное лицо, на спину, выгибающуюся дугой в особо трудных местах, — и я впервые в жизни ощущал себя ее братом, а не мелюзгой, от которой одна помеха. От удивления я играл как никогда складно. Лучше, наверное, и не сыграешь. Остальные тоже это заметили и молчали, словно впервые слушая мелодию, давно набившую им оскомину.

Я закончил и сел. В животе урчало от голода. Матушка передала мне булочку и плошку с водой.

— Во как влипла! — сказала Икки, глядя себе на ноги. Смола уже сомкнулась над ее ступнями, и углубления вокруг щиколоток блестели, как устья резиновых ботинок, красовавшихся на витрине поселковой лавки.

— Да уж точно, влипла, — проворчала Матушка. — Думать надо было, когда за топор хваталась.

— Да что там думать!

— На этот раз не выберешься. Чертов топор! Лежал бы себе и лежал.

— Ты меня знаешь, ма! Я иначе не могла.

— Знаю, цыпленок… С тебя еще подвенечные блестки не смыли, а я уже поняла: добром не кончится. Не с твоим характером. Зато какую свадьбу отгуляли, а!

Они рассмеялись; Икки потеряла равновесие, и Матушка ее поддержала, чтобы, упаси бог, не сломались лодыжки. Когда их смех начал съезжать в опасную тональность, Матушка громко сказала:

— Мы сейчас не хуже погуляем! Тут дети, с детьми веселее. Смотри-ка, что у меня есть!

И так тянулся долгий день: в песнях и вкусностях, в сверкании ледяной крошки, в душном зловонии, в шутках, сплетнях и воспоминаниях. Зрители уходили и возвращались; лишь Вождь восседал неотлучно на троне, и слуги шевелили перед ним опахалами и подносили еду. Кормили и родственников мужа Икки, которые сидели на почетных местах, у трона, одетые в малиновые накидки с блестящей каймой, очень гордые и довольные собой.

Икки погружалась очень, очень медленно.

— Тебе, что ли, не жарко? — спросил маленький Фелли.

— Нет, просто тепло. Будто кто за ноги обнял, — отвечала Икки. — Ну-ка, подойди, обними меня для сравнения. Вот так, липкие ручки! То же самое, только чуть пониже.

— Ты уже до моей вышины спускаешься, — радостно засмеялся Фелли.

— Ага, скоро смогу тебя за ножку укусить. Как ты меня кусал.

К полудню Икки уже не могла пошевелить руками. Ею овладела легкая паника. Тихонько, чтобы не услышали стоящие на берегу, она спросила:

— Ма, что со мной будет? Что со мной будет, когда эта дрянь дойдет до лица? Она же в нос полезет!

— Не думай об этом, милая. К тому времени уже ничего не будешь чувствовать.

Матушка окунула руки в ледяную крошку и принялась растирать Икки плечи и руки — до самых запястий, вокруг которых сомкнулась смола.

— Не вздумай подсунуть какой-нибудь настойки или травы, — скривилась Икки. — Сама попадешь в яму. Они специально спустятся, чтобы проверить.

Матушка прикрыла уши малышу Фелли и прошептала: