ГЛАВА ПЕРВАЯ

I

Вначале были болото, мотыга — и Юсси.

Болото было пустынно, в середине почти голо — там залегла топь; на хлипкой, вымученной водой почве лишь кое-где смогли подняться карликовые болотине сосны с плоской верхушкой-зонтиком — этакие маленькие, кряжистые старички. Юсси ходил по болоту, останавливаясь, осматриваясь, приглядываясь и соображая. Вот он взял заостренный шест, внимательно посмотрел вокруг и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, выкопал ямку. Таких ямок он понарыл уже много, но каждый раз, выкопав ямку, он стоял над ней еще некоторое время, затем тщательно прикрывал ее мхом, то и дело опасливо озираясь по сторонам. Уж не клад ли он затеял искать? Ведь старые люди говаривали, что на болоте не раз видел блуждающие огоньки.

Юсси не спеша побрел по краю болота. В одном месте из болота вытекал маленький ручей, струивший свои мутные воды к озеру, скрытому за лесом. После снежных зим ручей широко разливался, и теперь по обеим сторонам обнаруживалось что-то вроде заливных лужков. Пройдя немного ниже по течению, Юсси остановился. Здесь ручей рассекал невысокий пригорок и его русло превратилось в овраг; на дне оврага вода пробиралась между валунами, и слышно было тихое журчание. Юсси давно знал это место. Да и не он один. Оно было таким приметным, что даже имело свое название — «Коскела», что значит «Пороги». Так окрестил его, наверно, какой-нибудь шутник. Ну какие же это пороги! Весной еще, правда, ручей немного оживает и шумит, а в прочее время вода тут едва струится, с трудом отыскивая себе дорогу между камнями, хворостом и травой.

Юсси снова взял шест — на этот раз он выбрал жердь потолще и подлиннее — и начал пробовать, крепко ли сидят камни в земле. Некоторые из них удалось покачнуть. Юсси обрадовался, так как именно на это он и рассчитывал.

Потом он отправился домой, но еще раз остановился и долгим, оценивающим взглядом окинул болото, объятое тысячелетним покоем; наконец повернулся и пошел прочь, уже не оглядываясь больше. Тридцатилетний серьезный мужчина с неулыбчивым взглядом и жестко вырезанным лицом шел по следу старого зимника.

Пасторат[1] расположился на берегу маленького озерка, в самом конце деревни. Большой дом, добротно обшитый крепкими шпунтовыми досками, был выкрашен в жемчужно-серый цвет. Дощатые стены веранды украшал резной узор. Юсси не пошел через веранду. Он никогда не входил в дом через веранду, хотя жил в пасторате с малых лет. Ведь Юсси не был ни священником, ни родственником священника, ни пономарем. Он был в пасторате всего лишь батраком и потому входил в дом с черного крыльца. Да и этого входа он, видимо, побаивался. На кухне он с почтительным смирением снял шапку и обратился к служанке, которая сидела, облокотившись на стол, и, скучая, коротала воскресный вечер.

— Пробст[2] дома?

— А зачем он тебе?

— Да дело. Ты бы пошла спросила, может, он примет.

Служанка ушла, и Юсси остался ждать. Его, несомненно, что-то тревожило. Служанка вернулась и лениво проговорила:

— Иди в кабинет.

Служанка, по-видимому, чувствовала себя тут как дома, но Юсси все больше волновался и робел. Он вошел в залу. Тяжёлые кружевные занавеси на окнах были опущены, и в просторной комнате царил сумрак. Юсси лишь неясно различал мебель, поблескивавшую лаком, да где-то мелькнуло зеркало. Впрочем, он и не посмел бы разглядывать комнату. Это было для него почти такой же недопустимой дерзостью, как если бы он вдруг посмотрел в глаза самому богу. Юсси постучался и, услышав за прикрытой дверью какое-то неясное восклицание, вошел в кабинет. Пробст поднялся с дивана, его лицо имело рассеянное и недовольное выражение не вовремя разбуженного человека.

— Н-ну чего тебе, Йоханнес?

Пробст был уже в почтенных летах. Ленивый от природы он к старости совсем обленился. Вдоль дородного туловища висели вялые, как будто ненужные руки.

Юсси стоял у порога. Лицо его оставалось суровым, голос грубым и хриплым, но во всем его облике сквозила смиренная робость.

— Господин пробст, дело у меня, значит, такое... Я вот нынче, воскресным днем...

Юсси не знал, как начать, и пробст нахмурился.

— Вот я и подумал... Женатому человеку быть в годовых батраках... не того. Ежели бы вы, господин пробст, отдали мне это болото?

На сонном лице пробста шевельнулась слабая, чуть насмешливая улыбка.

— Эх, милый мальчик... На что тебе болото?

Для пробста Юсси все еще был «милым мальчиком», хотя он давно вышел из детского возраста и даже женился. Юсси зябко поежился. Волнение его все усиливалось.

— Я бы поднял…

— Он бы поднял! А каким образом?

— Я подумал того... чтоб, значит, поставить торппу[3]... Если бы господин пробст разрешил...

Лицо пробста стало еще более недовольным. Видимо, старику было трудно думать спросонья.

— Не надо, мальчик мой милый, ну что ты затеял? Поставить торппу на диком болоте! А у меня тебе чем плохо?

Юсси превозмогал робость — он не привык перечить пробсту, никогда не смел докучать просьбами. Но все же он решился, он не мог отступать.

— Ничего уж... А то семейному в батраках... не того... Я бы уж постарался изо всех сил... А в годовых батраках-то, значит, вовек не встанешь на ноги. С торппой можно бы накопить побольше.

Пробст усмехнулся:

— Хе, хе... накопить побольше! Ты еще мальчишкой старался копить. — Лицо пробста стало серьезным: — Ну что же... Это, пожалуй, правильно. Это хорошо. Но ты все как следует обдумал? С чем ты берешься за дело? Потребуются годы. На что ты рассчитываешь? У меня на хранении твои деньги, но их мало — меньше тысячи. Ну и твоя жена скопила какую-то малость. Пройдут годы, прежде чем это болото станет кормить тебя.

— Я думал так... Ежели бы вы разрешили Алме пока продолжать работу здесь, для заработка, а я бы уж там старался... Окромя дней отработки, конечно.

Юсси с облегчением заметил, что пробст наконец проснулся и старается вникнуть в дело.

— Ну что ж. Я не против. Но ты хорошенько подумай. Инвентарь, лошадь, скот... постройки... Впрочем, мой мальчик, все можно преодолеть. И другие с того же начинали, а ты, я думаю, ничем не хуже других.

— Было бы только ваше разрешение, а я уж как-нибудь.

— Хе-хе... Ну ступай, милый