* * *

В незатейливом анекдоте о Петьке, сидящем на рельсах, и Василии Ивановиче с его «Подвинься, Петька, я тоже сяду», – может быть, лучше, чем во многих исторических трудах, схвачен тот уровень бессмысленности, который охватил русское общество в первой четверти двадцатого столетия и привел к катастрофическим войнам и революциям 1914–1920 годов.

Я, признаюсь, не люблю исторических трудов. В них все слишком выстроено: факты, причины, следствия гладко подогнаны, как в регулярном французском саду. В реальной жизни нет такой правильности. А если добавить к этому характерное для большинства работ историков многословие и тяжеловесность стиля, то понятно, почему их мало кто читает.

Другое дело – мемуары. Пусть они не столь глубоки, как академические исследования, но зато насколько они свободнее, живее, насколько вернее передают вкус и запах эпохи. Понятно, и здесь есть свои огрехи. В мемуарах много неточностей: то память подведет мемуариста, то хочется ему выдать желаемое за действительное, да и самому немного покрасоваться. И все же, в лучших произведениях мемуарной литературы немало убедительного, увлекательного, исторически верного. Особенно это относится к тем из них, которые были написаны вскоре после событий, по горячим следам. Это, собственно, даже не воспоминания, а свидетельства современников. Большая часть книги как раз и состоит из такого рода материалов – свидетельств о двух войнах, Первой мировой и Гражданской, и двух революциях, Февральской и Октябрьской. Перерывая на протяжении довольно длительного времени различные исторические труды и мемуары на эту тему, я как-то скорее даже подсознательно, чем целенаправленно отбирал именно такого рода свидетельства.

Действительно, в десятках исторических трудов и воспоминаний я читал о самоубийстве Донского атамана Алексея Максимовича Каледина. Но по-настоящему я почувствовал всю глубину и неотвратимость этой трагедии, когда прочитал очерк М. Богаевского, человека, близкого Каледину, с которым тот советовался по важнейшим вопросам в последние свои предсмертные дни и который вбежал в комнату атамана через несколько минут после выстрела… Очерк был написан уже через 3 или 4 дня после рокового события, а сам М. Богаевский как бы расписался кровью за свою правду – в том же 1918 году он был расстрелян большевиками.

Или же не столь трагический, но столь же эмоционально впечатляющий «эффект присутствия» в записи драгунского офицера Аркадия Столыпина о его состоянии, когда вскоре после Февральской революции ему было приказано снять с погон вензеля Императора…

Я не хочу этим сказать, что воспоминания, написанные двадцать или тридцать лет спустя, не могут быть столь же увлекательны и исторически правдивы. Например, воспоминания графа Зубова о революционных днях в Гатчине или впервые публикуемые по рукописи воспоминания Н. Я. Галая о его восприятии двух революций не уступают свидетельствам, написанным по горячим следам.

Важным критерием при составлении книги было для меня, помимо сказанного, свежесть материала. Я стремился отобрать не только самые любопытные, но и наименее заезженные воспоминания. С этой целью я определил круг лиц и событий, которые по моему разумению, с одной стороны, должны быть всем интересны, а с другой – не очень известны. Вот, к примеру, адмирал Колчак. Сколько всего и возвеличивающего и уничижительного написано в книгах и показано в фильмах об Омском периоде его жизни и о его трагическом конце. А вот интереснейший период, когда он командовал Черноморским флотом (где его и застала революция), мало кому, кроме специалистов, известен. Или же генерал Ренненкампф. Несть числа военно-историческим трудам, посвященным не самой удачной операции русских войск в Восточной Пруссии в начале Первой мировой войны, но одно из центральных действующих лиц этих событий – генерал Ренненкампф остался где-то в тени, припечатанный к тому же военными историками серией нелестных эпитетов.

И еще одна особенность этой книги. Я убежден, что длинные, растянутые на многие десятки и сотни страниц повествования не способствуют восприятию современным читателем динамики той эпохи. Поэтому практически все тексты в этой книге даны в сокращенном виде. Некоторые из них сокращены сравнительно незначительно, не более чем на треть (очерки о Махно, Пилсудском, Колчаке). Другие более чем наполовину («Как Латвия не стала советской»). Третьи вообще представляют собой фрагменты крупных художественных произведений (А. Ремизов, Р. Гуль, А. Веселый) или же статей и записок (А. Столыпин, Е. Шелькинг, М. Свечин, Б. Пылин, А. Брагин). При этом ни в одном случае я не позволил себе замены авторских слов и выражений моими собственными. Композиционное расположение текстов подсказало мне систему соответствующих заголовков, отличных от авторских. Однако во всех случаях я привожу и авторские названия целостных произведений и их частей.

Из сказанного видно, что я не ограничился в этой книге представлением воспоминаний и свидетельств, так сказать, «в чистом виде», но включил, помимо них, и несколько отрывков из художественных произведений. Это уже упомянутые свидетельства Алексея Ремизова о «взвихренном» революцией Петрограде, претворенные им в гениальную художественную прозу («Взвихренная Русь»). Это также «Россия кровью умытая» Артема Веселого и беллетризованные биографии – Котовского, написанная Романом Гулем, и Пилсудского, написанная Марком Алдановым. Очень советую моим читателям не ограничиваться помещенными в этой книге фрагментами, а прочитать их произведения полностью.

В заключение хотел бы сказать следующее. Эта книга имеет для меня еще и личный характер. Дело в том, что рассказами о той эпохе я был наслышан с раннего детства. Я родился в Ростове-на-Дону, центре Белого движения, через несколько лет после ухода Добровольческой армии с Дона, и вся жизнь моих родителей и ближайших родственников была напрямую связана с событиями, которым посвящена эта книга. Мамин брат и ее дядя служили у Деникина и были расстреляны большевиками. Отец, тогда студент-медик, стал свидетелем захвата Екатеринослава махновцами и, согласившись на уговоры, какое-то время был лекарем в одном из махновских отрядов…

Множество предметов, связанных с той эпохой, окружали меня в детстве – от выброшенных банкнот «Банка Юга России» с портретом Деникина, которыми мы играли мальчишками, до нот «Прощание славянки» с изображением офицеров в погонах на пианино у матери, на которые почему-то ни разу не обратили внимания красноармейцы, неоднократно проводившие у нас обыски…

Всё это заставило меня уже в сознательном возрасте с особым интересом относиться ко всему, что воскрешало в памяти атмосферу тех дней.

Вот почему мне хотелось бы, чтобы эта книга смогла передать ощущение лихолетья двух войн и двух революций 1914–1920 годов и познакомить читателя с наименее освещенными сторонами жизни известных персонажей и малоизвестными деталями известных событий той эпохи.

Леонид Аринштейн