Кафешантан. Рассказы

Кафешантан

I.

Сад «Олимп» принадлежал антрепренеру польского происхождения, с толстым лицом, горбатым носом и масляными глазками. Лицо его сохраняло всегда такое выражение, точно он видит пред собою красивую, обольстительную женщину. Именовался антрепренер Иосифом Адамовичем Пичульским. Низкого роста и толстый, Пичульский всегда наряжался в тесные костюмы, плотно облегавшие его тело, толстые ляжки и икры. Пиджак на нем всегда был застегнут на верхнюю пуговицу, и из под расходившихся врозь пол виднелся пестрый или белый жилет, перетянутый толстой золотой цепью, на которой болтались кисти разнообразных брелоков и жетонов. Другого головного убора, кроме цилиндра, Пичульский не признавал. Цилиндр его был низкий и широкий, всегда казался новым, лоснился, даже сиял и сидел преимущественно на затылке своего владельца. Благодаря этому, Пичульскому удавалось скрывать свою лысину сзади, обнажая ее спереди, и выражение сытого довольства на лице антрепренера еще более увеличивалось от его высокого, окаймленного цилиндром, огромного, блестящего лба. На пальце правой руки Пичульского виднелся перстень с ценным камнем величиною в средних размеров пуговицу, а из-под манжеты выскальзывал браслет в виде толстой золотой цепи с болтавшимися на ней сердечком и шариком.

Если бы личность человека измерялась наружным отношением людей и количеством знакомств, то следовало-бы прийти к заключению, что Пичульский пользовался достаточным уважением среди горожан, проходивших в ярко освещенные ворота сада. Пичульский стоял перед кассой около ряда блестевших широкими галунами капельдинеров, как предводитель на фланге. Выпятив живот и сжимая зубами сигару с красным ободком, он попыхивая ею следил за проходившими мимо него людьми. Антрепренер смотрел спокойным и деловым взглядом на офицеров с дамами, на девиц, на студентов, очень спешивших, как будто важное дело их призывало в сад, на чиновников с ничего не выражавшими лицами. Он равномерно покачивался, отвечая на поклоны многочисленных знакомых кивками головы, не снимая цилиндра и не отнимая рук из-за спины.

Когда наплыв публики утих, Пичульский оставил свой пост и вошел в деревянную будку, где перед окошком сидела кассирша, средних лет женщина, бледная и худая. Устало она глядела в окошко в инстинктивном ожидании требования билетов. Руки ее бессильно покоились на книжках с билетами, разложенных пред ней на узком столике, оклеенном афишами. Кассирша отдыхала после трехчасовой беспрерывной работы: в течение этого времени она не переставала отрывать марки налога, наклеивала их на билеты и т. д. Производя все время однообразные движения, кассирша повторяла также однообразно: «какого ряда», «сколько» и «получите». У нее ломила рука от частой работы ножницами, затем кассирша чувствовала зуд в концах пальцев правой руки оттого, что сквозь пальцы прошла масса монет. Концы пальцев были черные и грубые, и способность осязания значительно притупилась в них. У кассирши ломило также плечо, и очень, до красноты, устали глаза. Она хотя не часто, но тяжело дышала и даже не слышала, как отворилась за ее спиной дверь, в которой появился Пичульский. Он знал, что сбор хороший, и потому цилиндр антрепренера совсем сполз на его затылок. Фамильярно хлопнув кассиршу по плечу директор сказал: «Ну. что, Анна Феодоровна, каковы дела, много собрали?»

Анна Феодоровна вздрогнула от неожиданности, и уже по прикосновению руки к ее плечу поняла, что это Пичульский, который в минуты хорошего расположения духа имел обыкновение хлопать служащих по плечу. Кассирша почтительно поднялась с места, слабо улыбнулась и тихо ответила: «Много, Иосиф Адамович» — и, сложив руки на талии, прислонилась к стене. Пичульский занял ее стул, расправил усы, придвинул к себе корзиночки с деньгами, книжки с билетами и быстро и деловито лизнул концы своих пальцев. Лоб его сморщился, лицо приняло выражение жестокости и подозрительности, а в глазах появилась не то злость, не то жадность, и люди, видевшие его раньше у ворот, не узнали бы теперь лица Пичульского. Он стал внимательно перелистывать книжки с билетами, записывать число проданных билетов и затем, на клочке бумаги, принялся считать деньги. Он очень ловко, как жонглер, обращался с монетами; они быстро скользили меж его пальцев, стучали друг-о-дружку, звенели и быстро выростали в столбики на столе, из которых скоро образовались ряды. Он весь предался этой серьезной для него и знакомой работе под беспокойным взором его кассирши, которая от усталости с трудом стояла на ногах. Пичульский без перерыва перелистывал билеты, стучал деньгами, записывал и щелкал на счетах.

Затем он вынул из ящика стола шелковый мешочек, наполнил его деньгами, завязал и, вставши со стула, медленно отправился в свою контору, в здание ресторана. Отворив низкую дверь, он вошел в комнату, в которой за небольшим столом работа,пи два молодых человека, с красными веками. В конторе было душно, окон не было, и в ней днем нельзя было работать без искусственного света. Стены пестрели разрисованными афишами всех цветов, величин и рисунков. Огромными буквами на всех языках выделялись и бросались резко в глаза названия театров и разных увеселительных заведений, имена артистов и название их специальностей. На каждой афише были изображены артисты и артистки, многие в натуральный человеческий рост, мужчины в цветных фраках, женщины в трико, мужских костюмах, декольтированные и полуодетые. Все были изображены с неестественными и дикими прическами, с большими глазами и полными, красными губами. Художники много потратили сил, чтобы с достаточной реальностью изобразить на афише сущность специальности и работы артиста. Красивые женщины сидели на полу с горизонтально вытянутыми врозь ногами, молодой человек с острыми усами держал под мышки женщину, расставившую руки, причем сам молодой человек находился в такой танцевальной позе, какую в жизни ни один акробат не в состоянии был бы сделать.

Пичульский не обращая внимания на своих конторщиков, растворил железную шкатулку, замок которой, при повороте ключа, звенел, и всыпал в шкатулку из мешечка деньги, а затем мешочек положил в карман. Затем, Пичульский потер руки, откинулся в кресло и обратил взор на одного из конторщиков. Трудно было бы определить, смотрит-ли он на конторщика бесцельно и бессознательно, в задумчивости, или он собрался ему что-то сказать, но забыл, что именно. Антрепренер несколько раз поднимал правую руку по направлению к конторщику, думая, повидимому, одновременно о двух вещах, и наконец произнес:

— Фельдзер, позовите мне Ольменского!

Фельдзер медленно поднялся со своего стула и тихо вышел, стараясь не стукнуть дверьми.

Антрепренер откинулся на спинку кресла и, не снимая цилиндр, стал ладонью тереть свой лоб, раздумывая о чем-то. Через несколько минут возвратился Фельдзер и