Ольге Исаевой a.k.a. Dalfa

– Я куды и зачем вас посылала? Эх, вы, обормоты, что один, что другая… Сама бы сходила, да я уж старая, теперь только помирать в Лес пойду, когда он мою душеньку к себе позовет. Зачем, спрашиваю, вы туда ходили по моему велению?

– За ёлкой! – сверкнув глазами из-под челки, ответила Ола. – Ёлку мы и принесли, как вы сказали. Уже шестую, между прочим!

Стоявший у нее за спиной Валеас ничего не сказал. Не в его привычках оправдываться.

– Отволоките ее на двор. Ох, не ученики мне достались, а сплошное наказание… Мало того, что люди на вас, оглоедов, жалуются, так еще и в важном деле соображения не проявляете. Ладно уж, сейчас передохните, а завтра спозаранку отправляйтесь в Лес и без ёлки не возвращайтесь!

Пререкаться не было смысла, да ученикам это и не положено. Отвергнутую старой ведьмой ёлочку Ола вынесла через заднюю дверь и воткнула в сугроб.

Бревенчатые сараи и добротный деревянный забор с калиткой держали в пригоршне белый дворик, истоптанный пересекающимися тропинками – словно в снегу отпечатался паутинный рисунок «ловца снов». Может, того самого, который в свое время заманил и поймал Олу. Она с первого раза пропала, увидев в сети сделанные туристами долгоземельские снимки, с головой пропала, и с тех пор ей стал сниться Лес Долгой Земли, а она снилась Лесу.

В сугробах виднелись ямки, вокруг темнели хвоинки. Прежние забракованные ёлки Текуса раздала знакомым старушкам, пристроит и эту. Уж не ради того ли она все это затеяла, чтобы порадовать своих приятельниц? Только в чем тогда провинились ученики? Валеас – ладно бы, его старая колдунья всегда ругала, а Ола до последнего времени ходила у нее в «хороших девочках». Не то чтобы она заслужила такую репутацию примерным поведением, но по сравнению с Валеасом она однозначно «хорошая», с этим никто не поспорит. По крайней мере, никто из тех, кому выпала невезуха столкнуться с Валеасом.

Из небесной перины сеялись редкие снежинки. Почти безветренно. Не холодно. В такую погоду провести бы вечер на катке – носиться по льду сначала в розоватой дымке сумерек, а потом при свете вычурных, под готику, фонарей. Там еще и заезжий оркестр из Дубавы играет – «Отпетые медузники», у музыкантов дреды и полосатые черно-белые шарфы с бахромой. А в буфете глинтвейн, мороженое, ликеры… И толпище народу.

Среди завсегдатаев «Ледяного рая» есть трое-четверо, с которыми можно не только лихо лавировать среди других визжащих парочек, но еще и поболтать о жизни. Ола любила рассказывать о себе: она не из местных, переселилась на Долгую Землю с Изначальной, подробности ее биографии никому не известны, так что можно плести что угодно, хоть трэшевую, хоть мелодраматическую, хоть успешно-карьерную версию – никто же не проверит! Правду о ней знали только свои, лесные, которые относились к этому по-разному: Валеас презрительно ухмылялся, не комментируя, Изабелла считала, что Ола напрасно растрачивает энергию на такую несусветную ерунду, а мудрая Текуса говорила, что «девка еще молода, вся жисть впереди, на второй сотне перебесится».

Сейчас бы накраситься, взять коньки и рвануть в «Ледяной рай». Как будто даже здесь временами слышны обрывки бравурного вальса… Хотя вряд ли, каток со всеми его соблазнами находится в другом конце города. И сбежать туда на полчасика – дохлый номер, потому что далеко, а ей надо выспаться перед завтрашним походом за ёлкой.

Ола постояла на крыльце, хмуро глядя на одинокое пушистое деревце, независимо шмыгнула носом и вернулась в натопленное нутро дома.

Без ужина Текуса их не оставила. Магаранский грибной суп, сырный рулет, гречневые блинчики с лалунцовой икрой и компот из черных зимних ягод с труднопроизносимым кесейским названием – «оглоеды» уплетали эту вкусноту наперегонки. И если б не чувство провала в душе, которое возникало у Олы почти каждый раз, когда они втроем садились за стол в этой комнате…

Все как раньше: лоснящийся рыжевато-коричневый бархат старых кресел, дубовая мебель с извилистой резьбой, громадный древесный корень в углу – словно живое существо, заглянувшее к колдунье на огонек, а под потолком сумасшедшая люстра из разноцветного стекла переливается янтарными, рубиновыми, изумрудными, сапфировыми, аметистовыми гранями. Олимпии с первого дня тут понравилось, и плевать, что не сложилось пойти на каток, что завтра их поднимут затемно и опять погонят в Лес за которой по счету ёлкой, что Текусе никак не угодишь – все это можно пережить. Но они ужинают втроем. Втроем, не вчетвером. А на комоде, украшенном резными волнами-завитками, среди давно обосновавшихся там безделушек стоит черно-белая фотография в рамке из колючей лианы харгу, которая у кесу считается траурным растением.

Что по этому поводу испытывал Валеас – черт его разберет, они об этом никогда не говорили. А ей Изабеллы сильно не хватало. Она не из тех, кто с головой уходит в переживания, особенно если потерю не вернуть, но иногда ее накрывало. Как сейчас. Это даже не боль – наверное, она слишком черствая для настоящей боли – скорее, ощущение жуткой неправильности того, что случилось.

– Дуреха… – глянув на нее остро, с непонятным выражением, проворчала Текуса. – Да и ты хорош. Эх, молодняк, вас и в магазин-то за хлебом посылать без толку, не то, что за ёлкой!

Когда вышли на улицу, начинало светать: синева прозрачного шлейфа уползающей ночи, истонченный белесый леденец луны над заснеженными крышами, сонные окошки с ватой и блестящей мишурой между рам. Хорошо тем, кого злая ведьма в этот ранний час не гонит из дому с поручением «принеси то, не знаю что». Ёлку, ага. Ясно же, что ей нужно что-то совсем другое.

Шагали молча. Ола тянула санки с припасами, снаряжением и палаткой – раз она младшая ученица, ей и таскать их, Валеас не снизойдет. Прохожие избегали глазеть на парочку молодых лесных магов. Весь городишко уже в курсе насчет их эпопеи с ёлками, и общественное мнение единодушно на стороне дряхлеющей колдуньи, похожей на Бабу Ягу: ее тут знают давно, побаиваются, но уважают, приходят за помощью и советом, а у Валеаса и Олы репутация – туши свет, бросай гранату. Если успеешь. Встречные наверняка думали, что поделом им, и про себя радовались тому, что старая Текуса пока еще держит этих двоих в ежовых рукавицах.

Опустевший к концу маршрута автобус довез их до конечной «Южные ворота». Двадцатиметровая стена из бетонных блоков, в языках наледи и застарелых чернильных пятнах «волчьего мха», а над ней, словно темные горы, вздымаются припорошенные снегом кроны елажника.

– За ёлкой, – неприветливо процедил Валеас в ответ на бюрократический вопрос, с какой целью они покидают территорию острова.

Молодого офицера береговой охраны недавно перевели сюда из Дубавы. Он еще не знал, с кем тут лучше не связываться, и соблюдал букву инструкции.

Через тамбур с кабелями под потолком и слякотью на полу их выпустили за периметр.

Лес клубился до небес хвойными тучами – колдовской, могучий, бескрайний, недаром первые переселенцы с Земли, которую здесь называют Землей Изначальной, сравнивали его с океаном. Территории, занятые людьми – и впрямь острова, потому и «береговая охрана», «береговые ворота», «береговая стена». Хотя, казалось бы, о каком береге речь, если по обе стороны суша?