– Что узнал? – Штатгальтер Голландии Мориц Оранский лежал на кровати в мундире и в пыльной обуви, будто только вернулся с учений и сразу лег. Это поразило Жербье: Оранский прежде был болезненно аккуратен.

– Записей о рождении Рубенса, ваша светлость, нет ни в Зигене, ни в Кельне. Проверил все церковные книги и городские реестры, – доложил Жербье.

– Еще что?

– В Саксонии я пытался найти людей, которые были рядом с ее высочеством Анной Саксонской в ее последние годы.

– Месяцы! Моя мать жила в Дрездене последние пять месяцев. – Мориц с трудом поднялся и встал у окна так, чтобы Жербье не видел его лица. – Кто-то еще помнит ее, а? Говори же, чтоб тебя сожрали бесы, – застонал Оранский.

Его мучили боли в боку.

– Живых не нашел, – вздохнул Жербье. И добавил: – Но ведь больше сорока лет прошло, ваша светлость.

– Без тебя знаю, болван, сколько времени прошло, – пробормотал Мориц.

Он тихо барабанил пальцами по витражу, цветные отблески освещали его лицо, очень бледное.

Жербье ждал.

– В доме, кроме самого Рубенса, есть люди, которые могут помнить?

– Скоро узнаем, ваша светлость. Мне удалось подкупить молодую кухарку Рубенсов.

– Пусть выяснит, вспоминают ли в его семье о той истории. Что вообще говорят об этом в Антверпене?

– Ничего не говорят и не интересуются, а я расспрашивал у многих.

– Ладно, слушай внимательно.

Мориц отошел от окна, взял со стола кошелек и, не глядя, бросил его Жербье. Тот подпрыгнул и проворно поймал мошну.

– Не твои! И не бери оттуда! – заорал штатгальтер. – Тебе заплачу отдельно. В Эйндховене на постоялом дворе в пятницу вечером тебя будет ждать аббат Скалья. Деньги отдашь ему. Он много знает уже сейчас о том, что нас интересует, но мы платим ему, чтобы он узнал все, что возможно, а потом забыл об этом. Сам я встретиться с ним не смогу, слишком опасно, иезуиты способны выследить его… или подкупить… или давно подкупили. Аббат работает на всех, на кого только можно. Мне надо, чтобы он собрал все, что говорят и думают об этом деле в Германии и в испанской Фландрии. Скажешь ему про графиню Лалэнг, о том, что Рубенс служил у нее пажом в детстве. Напомнишь: графиня Лалэнг – родственница моего отца. Мне нужно точно знать, чей сын этот художник, почему он такой… такой наглый. Кто его настоящая мать?!

– Считается, что мать Рубенса из торговой семьи, ее звали Мария Пейпелинкс, в Антверпене успехи художника объясняют ее воспитанием. Она была боевая и неглупая женщина, о ней отзываются с уважением.

– Письма при тебе не будет, скажешь аббату одно имя: «Анна». Встретишься с этим священнослужителем столько раз, сколько надо будет. Пусть все, о чем узнает, расскажет тебе, если будут бумаги – пусть отдаст. Еще одно, Жербье. За разглашение государственной тайны уровня первого реестра полагается что?

– Смертная казнь. – Жербье вытянулся по-военному.

– На костре, – сухо уточнил штатгальтер.

– Мне это не грозит, ваша светлость, я – самый верный из ваших слуг и самый сообразительный, – осмелился улыбнуться Жербье.

Но улыбка получилась жалкой.

– Пошел вон, дурак. – Оранский поморщился от боли. – Жербье, стой! Что ты увидел в Мейсенском соборе?

– Вы про место упокоения вашей матери… про могилу ее высочества Анны Саксонской? Плита лежит, но на ней нет никакой надписи, гладкая такая плита, а рядом – саркофаг ее отца. Ну, вашего деда – курфюрста.

Когда Жербье вышел, Мориц обхватил руками живот: боли стали нестерпимыми. Не переставая громко стонать, он схватился за колокольчик, затряс им яростно, потом швырнул в стену. За колокольчиком полетел пустой кувшин.

– Вина! Вина скорее! Полынной настойки еще! И лекаря, быстро, да где вы все?!

И штатгальтер принялся бешено сбрасывать со стола на пол все, что там находилось.

Тоби Мэтью с веселым любопытством наблюдал за пассажирами лодки, которые вытянули шеи, словно вознамерились спрыгнуть в воду, больше не в силах терпеть столь медленного приближения к пристани. Гребцы переговаривались и смеялись. Пахло стоячей водой большого порта, рыбой, восточными специями. От вида незнакомого Антверпена, его шпилей и крыш, освещенных солнцем, Тоби охватило приятное чувство: «Что-то роднит Антверпен с Венецией, здесь тоже воздух будто искрится…»

Оказавшись на причале, молодой англичанин пошел в сторону центральной площади, к собору с высокой ажурной башней. Заулыбался, увидев нарядных смешливых девушек, по-видимому, купеческих дочек, – и они помахали ему в ответ. Чувствуя свежий солоноватый ветер, пропахший цветами городских садов, англичанин двигался бодро и чуть не налетел на согбенного старика, идущего ему навстречу.

– Синьор Мэтью, синьор Тоби Мэтью! – позвал старик. Голос у него неожиданно оказался звонким.

– Это я, – удивился англичанин. – Ты кто? – спросил он по-итальянски.

– Слуга синьора Рубенса, Бетс, но дома все зовут меня Птибодэ, так синьор Пьетро Паоло и его брат меня прозвали…

Отвечая, старик не разгибался, а только быстро крутил шеей, подобно птице. Когда он стоял на месте, его седая голова находилась на уровне колен, когда же слуга пошел рядом с Тоби, англичанину показалось, что старик стучит носом по камням мостовой, а видеть он способен только свои башмаки.

Между тем Птибодэ не умолкал:

– Синьор Рубенс послал меня проводить вас в его палаццо. Сам он после мессы отправился к нашему бургомистру, ну, а я сюда… И синьора Изабелла тоже вас ждет, скучно не будет! Но сначала отдохнете с дороги. Дайте сюда, синьор. – Слуга протянул руку и цепко ухватился за небольшой дорожный сундук англичанина.

Тоби Мэтью от неожиданности отдал поклажу, хотя ему трудно было представить, что у старика хватит сил тащить ее.

– А далеко палаццо Рубенса?

– Эту улицу пройти, потом еще одну, свернем направо – и сразу канал Ваппер, а там и наш дом. – Слуга волок сундук, ловко обхватив его одной рукой.

– Тогда я зайду в собор? Снаружи он необычно выглядит. Такой величественный!

– Желаете, чтобы я показал вам работы хозяина, которые внутри? – предложил слуга.

– Тебе не надо отдохнуть?

Тоби Мэтью оглядел старика с сомнением.

– Я не устал, – ответил слуга, снова удивив собеседника звонкостью голоса.

– Скажи, ты итальянец?

– Фламандец, как и синьор Рубенс. Но я учился в Падуе, в университете, да давно это было. Я доктор права. Могу говорить по-немецки, если будет на то ваше желание.