Наталья Павлинова

Весенний воздух юности

Все дни стали хмурыми и тянулись один за другим. Без разницы, что за дата.

Вот раньше Семеновна каждый день спрашивала у дочки, а что за день нынче. И когда слышала дату и день недели – успокаивалась. Ну, понятно, что за день. Вон оно что.

Иногда она, стараясь тренировать свою память – угадывала день правильно, а когда ошибалась, удивлялась и даже спорила со своей дочерью.

Конечно, дочь всегда оказывалась права. Она-то видела календарь, висящий на стене, она ещё работала немного, хоть и была уже пенсионеркой, и ей нельзя было путать дни.

А Семеновне можно. Потому что каждый день был подобен предыдущему. Она всегда раньше утром вставала. С огромным трудом, превозмогая себя, но вставала. Шла с клюкой в туалет, потом, охая, ложилась – копила силы на одевание. Хотя спала уж давно не в ночнушках, а так, в халате и спала. Натягивала свои нехитрые пожитки и шла на кухню.

Семеновна всю жизнь о ком-то заботилась. По-другому не могла. Вот и в последнее время, хоть понимала, что толку от нее, от слепой почти, мало, но по мере возможности помогала дочке на кухне.

Она могла отварить магазинные куриные ножки, сварить гречку, рис, макароны. Порой даже вкуснее, чем делала это дочь. Кулинария всегда была ее любимым занятием. Жаль вот картошки уже не почистить, хотя и за нее Семёновна бралась, а дочь дочищала. Глаза почти ничего не видели. Только проснувшись ночью, почему-то, Семёновна могла разглядеть очертания комнаты и немного улицу в окно. А днём, только мелькающие тени и больше ничего.

Почему так?

А вот осенью что-то незаздоровилось. Семеновна уже полгода не помогала на кухне.

– Мам, давай врача вызовем, ведь вижу, что плохо тебе.

– Да не надо. Кому мы, старые, нужны. Пройдет....

Но дочь все же не послушалась, вызвала эту врачиху. А толку? Только сама же с ней и поссорилась. Слышала Семёновна, как они спорили в коридоре. Дочь на месте помочь просит, а врачиха упёрлась – везите в районную, обследуйтесь....а чего обследовать-то, если под 90 уже.

– Нечего там обследовать, там половина всего уже отсохла, – говорила Семёновна.

Так она и лежала, вставая редко, только по нужде, да немного посидеть. Ела мало. А когда дочь, веселя ее, говорила о том, что сегодня за день, Семёновна уже не вникала. Ненужная информация. Она не знала даже месяца.

Почти всю осень и зиму она лежала. Не разговаривая даже, и на это сил не было.

И вот однажды, как всегда проснулась посреди ночи. Сон у нее ночью был жидкий, как разбавленное молоко. Она спустила с кровати с медными набалдашниками свои лёгкие ноги, и нашла силы встать и доползти до окна.

И так вдруг захотелось его открыть! Так захотелось, что сил нет! А оно, как назло, высоковато, подоконники в старом доме такие. Ручку не достать. Тянулась, тянулась – нет… Попробовала клюкой – не вышло.

Но желание вдохнуть воздуха было таким нестерпимым. Она вернулась на кровать и заплакала. Дочь будить не хотелось, и так надоела уж своими болячками. А из дома, без помощи ей и вообще не выйти.

Но Семеновна вдруг поняла, что если сейчас окно не откроет – умрет. Помоги, Господи!» – подбодрила она себя.

  Опять подошла к окну, подтащила стул со всей своей старческой злостью и желанием жить, встала на него коленкой и всей грудью навалилась на подоконник. Достала таки ручку, и окно открылось. Семеновна еле устояла, ухватилась за штору и подоконник и застыла, застыла, вдыхая свежий воздух улицы.

Она стояла так с закрытыми глазами и ловила те самые ароматы юности, которые, войдя в подкорку сознания, огибали наслоившиеся события жизни и, как вакуумом, вытягивали наружу не просто воспоминания, а именно ощущения этих воспоминаний.

… Миша тогда пришел из армии. Красивый, статный, в морской форме. И они пошли пешком в соседнюю деревню. Не было никакой необходимости, просто он нашел предлог, чтоб погулять. Подтаявший снег ещё лежал на обочинах, но им не мешала даже грязь разбитой дороги. Уже пели весенние птицы.

Уже откуда-то, наверное, из далёкой страны юности, веял весенний ветер с особым, только молодыми ощущаемым запахом. Они шли, смеялись, рассказывали друг другу наперебой свои истории, а потом он ее, пушинку, поднял на руки и нежно поцеловал в щеку.

Семеновна почти не дышала. Боялась спугнуть то, что чувствовала. Такой реализм навеял этот аромат весны. Казалось, протяни руку – и всё вернётся. Всё всё…Нет старости, нет горестей, есть только это легкое ощущение неимоверного счастья ожидания чего-то светлого и наслаждающе вкусного…

И Семёновна протянула руку, перебирая пальцами, она, как будто трогала этот осязаемый воздух, ощущая физически свою юность…

Утром дочь так и обнаружила мать, дремавший на стуле у открытого окна. В комнате стужа.

– Мама, да как же это? Ну что ж ты!

Простудишься ведь!

Дочь закрыла окно, укутала мать и присела перед ней на корточки.

– Нет. Это хороший воздух. Весенний. Ведь март же наступил, да?

– Откуда ты знаешь? Давно не спрашивала! Да, весна наступила, мам. Но холодно ещё, снег лежит. Как узнала-то, что весна?

– Весну разве видят? Ее чувствуют. Она молодостью пахнет.

Дочь помогла матери лечь. А выходя из комнаты, услышала.

– Постой. Спасибо тебе, хорошая ты у меня.

Дочь достала кастрюлю для борща, мясо....и вдруг застыла. Потом быстро вернулась к матери в комнату.

Мать лежала с улыбкой на лице. Она ушла. Ушла, насладившись весенним ароматом юности.