Луи-Себастьен Мерсье

Философ живущий у хлебного рынка

Уже был седьмой час утра, Алетофил, живущий у хлебного рынка и  не могший сомкнуть глаз своих до четырех часов, внезапно пробуждается от пушечной пальбы, происходившей с Гревской площади; Бастильские пушки ей ответствуют; кровать его движется, весь дом трясется и Тацит упадает с треножного стола его.

Он от грома сего встает; нестройные крики проницают рассевшуюся преграду небольшой его хижины; он отворяет дверь, слышит говорящих женщин в боковой горнице - - - вчера, говорила одна, родилось дитя у нашего Государя, мы увидим потешные огни. — Нет, сказала другая, ныне выдадут из казны приданое шестистам девушкам — Пойдем, подхватила третья; скоро польется по площади вино и станут бросать нам колбасы и хлебы. — Младшая из них примолвила: нынешний вечер будут на Гревской площади всякие пляски и игрища. — Пятая: ах! обнародуют ли прощение, чтобы я могла иметь счастье увидеть бежавшего из полку милого моего брата? — О! если бы выпустили всех содержащихся за долги колодников!

Ожидание летающих ракет, грубых ликований, нескладного гудения скрипок, освещения улиц и непорядочного звона колоколов: вот что подавало причину к толикой радости. Вдруг, входит гостья и кричит, хлопая в ладоши: я его видела.— Ты видела его? да — царское дитя плачет! оно плачетъ!... Плачет! повторил про себя философ, и возвратясь с сим словом в свою хижину, берет перо и пишет на источенном червями столе, у ног которого лежал еще поверженный Тацит.

Царское Дитя плачет! ... Плачь дитя! плачь! ты будешь некогда Государем ... плачь! ты получишь в наследие великое Государство и еще большее того бремя. Ты учинишься владетелем пространные державы и порабощен будет паче других несчастным обыкновениям. Плачь! вселенная обратит на тебя и твои дела отверзстые очи и потребует возможного от тебя и не возможного; каждый из твоих подданных восхочет от тебя иметь подобно как от Бога все, чего ни пожелает. Станет заботится о всем том, что ни произойдет внутри и вне твоего Государства. Когда другие наслаждаются сном, тогда ты принужден будет наблюдать бдение. Ты познаешь разные огорчения, кои посетят тебя из стран отдаленных; и если на сей высокой степени овладеет тобою леность, то никто на свете виновнее тебя не будет.

Плачь! ты паче нежели другой кто утомлен будет исканием истинны и тебе потребно будет иметь чрезъестественные силы, дабы учинится великим и милосердым. Предстанут пред тебя люди с исполненным истинны сердцем, но воззрение на престол твой и на могущество заставит их от тебя отступить; истинна умолкнет во устах самого отважного и добродетельнейшего человека; никто тебе не откроет ее; ты сам должен будет оную искать. Плачь!

Уже принесли тебе лежащему еще при сосцах твоей кормилицы отличительные знаки военной храбрости; уже лежит на пеленах твоих подле твоей гремушки оный креш, коим престарелый и ранами покрытый ратник гордился бы, но которого он еще не получил. Умолчим о синей ленте она есть придворное украшение; но понеже юные твои руки, когда уста твои сосут еще млеко, прикасаются уже к сему украшению мужества, которое воин покупает ценою своей крови, то помни что ты должен некогда им повелевать. Ты будешь предводителем войска: плачь! Ты будет еще сражаться с очарованием многочисленных и пылких увеселений; желания твои будут предупреждаемы, ты станешь пить из полного сосуда сладострастия. Плачь! ибо что останется тебе для последующих лет твоих? величайшее из всех удовольствий есть то, чтоб печься о народном благоденствии; но наставят ли тебя оно находить?

Ты будет иметь сокровища на со держание своих войск, флотов и крепостных строений; употребление оных будет законно; но ты будешь также иметь более сокровищ, нежели сколько потребно на содержание двора твоего. ... Плачь; здесь вдовица приносит последнюю свою лепту; там приходит работник с дневною своею платою; он из выработанных им денег половину отдает тебе, а на другую покупает черствый хлеб для жены и детей своих.

Живущий в деревне бедный земледелец продает свою шубу, дабы удалить от себя бесчеловечного сборщика, ни в чем не прощающего и не смеющего быть милосердым. Наступит зима, а несчастный не будет иметь шубы; все сие составить часть твоих доходов. Плачь!

Скажут тебе, что сии изображения не естественны и дерзновенны, и сие будет первая ложь, которую употребят к приведению тебя в заблуждение; оное же будет неограниченно, коль скоро успеет тобою овладеть. Ты найдешь ласкателей, кои для собственных выгод своих не устыдятся обременять тебя нелепыми хвалами. Ты когда сделаешь то же самое, что и сын твоего раба делает ничем тебя не хуже, они скажут, что ты сотворил чрезвычайное дело: если ты поработишь себя игу страстей своих, они скажут: ты хорошо делает. Если ты будет проливать кровь твоих подданных так как воду, они скажут: ты хорошо делаешь. Если ты усугубишь бремя твоих налогов если самый воздух отдашь на откуп, они с  восхищением скажут, ты хорошо делаешь; если ты при всем своем могуществе будет мстить жестокосердым образом, они еще воскликнут; ты хорошо делаешь. Ах! не толи же самое они говорили, когда Александр упившись вином поразил кинжалом грудь своего друга!

Сочинитель и Государственный Казначей (Неккер) умевший по несравненному искусству занять для государства восемьсот миллионов и оставивший на время управление доходами, сказал пред целой Европою в данном своем отчете, что сумма ежегодных награждений, большою частью похищенных, выпрошенных и раздаваемых не по заслугам, превосходила число двадцати восьми миллионов; между тем как на содержание Академий, Кабинета натуральной истории и коновальных училищ, равно как и на расходы употребляемые при рудниках и земледелии не исходило четырех сот двадцати шести тысяч. Потребно только иметь прозорливость, чтоб таковые же учинить примечания. Хотя же сей отчет и неверен, поскольку он закрывает и преходит молчанием о множестве глубоких и потаенных ран, совсем тем однако же довольно много примечается в нем разума и патриотических расположений, чтоб возбудить тебя к обращению взоров твоих на сию картину, которая еще более объяснится и будет уважаема, когда история различные части ее озарит своим светом, Самые отважные умы представляют Государям истину с единой токмо стороны, другую же предоставляется открывать им самим.

Стихотворцы и Академические похволовещатели овладеют тобою, сущим еще в колыбеле, и не оставят тебя до самой твоей кончины; они назовут тебя богом или по крайней мере полубогом и задушат тебя продажным своим фимиамом; но