Иркутск

18 мая 2018 года

– Мой аппарат тебя погубит! Хм… Вроде где-то я слышал эту фразу? Е-мое, точно слышал…

– Мой аппарат меня прославит! Вот так сказал небезызвестный Шурик в комедии Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию». А погубит… Ты знаешь, смерть сама по себе не так страшна! Она страшна для родных – а у меня таких нет, – седой мужчина с обезображенным ожогами и шрамами лицом пожал плечами. Вот только очень неприятно было бы постороннему человеку смотреть, как чуть колыхнулись короткие, под локоть, обрубки. Вот какая вышла беда – сапер ведь ошибается один раз, а если и остается в живых случайно, то полным инвалидом – а кому такая обуза дома нужна? Времена декабристок давно канули в Лету, нынешний слабый пол давно перестал таковым быть. Женщины – создания прагматичные, и если бюджет не сходится, а моральные расходы превышают материальные доходы, то проблема решается кардинально, враз и без всяких сантиментов.

– Смотрел раза три этот фильм, прикольно!

– Какие у тебя слова, а еще ученый…

– Ага, ученый – господин копченый! Я человек в первую очередь, и ничто присущее хомо сапиенсу мне не чуждо! Напротив, мон шер ами, что-то люди не заметили, чтобы науку вперед двигали примерные семьянины, не имеющие вредных привычек и характеризующиеся начальством исключительно положительно! Да оные господа элементарный приемник не соберут, ибо гореть на работе не могут и мозги напрягать не в состоянии. Нет у них их в достатке, зато языки длинные и стучат, как дятлы. А наука… Они лишь присматриваются, к кому бы примазаться и толику славы, желательно переведенную в денежный эквивалент с достаточным количеством окружностей в конце строки ведомости, урвать!

Второй мужчина выглядел старше, хотя по возрасту в сыновья годился. Вот только неряшливая одежда, потертый, если не потасканный, вид, неухоженная профессорская бородка «клинышком», старомодные очки – все это в совокупности старило его на добрых два десятка лет. Вот только кому укорять холостяка – настоящие ученые всегда с причудами, которые обыватели придурью считают. Толковые специалисты по физике магнитных явлений – редкость несусветная на фоне офисного планктона, разных менеджеров или штукатуров. Молод профессор – сорока еще нет, но уже мастит. С такими администрация считается и в уже нынешние времена не разбрасывается, как в приснопамятные «лихие девяностые», когда из страны произошла колоссальная «утечка мозгов». Тем более благодаря его лаборатории НИИ два гранта получил – один на сотню миллионов, а другой вроде скромнее, всего на три, но не в российском, а в общеевропейском денежном варианте. Весомо? Еще как! Руководители всегда забывают о своих приказах, если они мешают делать деньги и славу, – так пусть этот физик пьет и курит на работе, хоть аспирантку на свой аппарат укладывает, лишь бы тот работал день и ночь. Раз вредные наклонности помогают в творчестве, которое приносит ощутимый доход, то они уже таковыми не являются. Но, опять же, сугубо в виде исключения из правил, для одного индивидуума. Ибо еще древние римляне весьма резонно отмечали, что Юпитеру дозволено многое. В отличие от обычного быка, с которого взять молока нельзя, одно лишь мясо и шкуру.

– Наука не терпит ума без амбиций и глупость с амбициями, – профессор хмыкнул и выразился совсем непечатно, предварительно отхлебнув из стакана весьма дорогого армянского коньяка «Ной». А вот курил «пролетарские» папиросы, причем «Беломорканал» – то ли причуда, то ли привычка, что второй натурой является.

– Ну ты и заворачиваешь, Андреич, прям уши вянут!

– От тебя, товарищ майор, научился! Знаешь, как в том анекдоте, когда горячий паяльник за воротник засунули? Если мне «железа» на «лям» нерадивый аспирант спалил, я ему должен с реверансами сказать – «извините, но вы включили режим, не соответствующий техническим параметрам загрузки действующего контура»?! Но это так, преамбула, меня другое беспокоит!

– И что же, извольте поинтересоваться? Только и мне стаканчик сей живительной влаги влейте, а то я не собачка, чтобы в присутствии научного светила из блюдца лакать. А через соломинку надоело, то еще удовольствие, будто через задницу садовый аромат вдыхать!

Профессор щедро плеснул коньяка и аккуратно поднес к губам старого друга, от первого дня своего рождения. Затем закурил папиросу и сунул тому в «держак» – теперь отставной офицер мог курить самостоятельно.

– Я не медик, я физик – ничего не могу гарантировать. Но аппарат уже апробировали не только на мышах, на псине. Она «вернулась» и вроде нормальная, даже чересчур поумнела – у меня порой ощущение возникает, что еще немного – и Шариков натуральный появится. Даже мистиком стал, когда понял, что душа есть энергетическая составляющая «ЭМ-поля». Знаешь, мне без тебя, дружище, скучно будет, но потерплю как-нибудь месячишко. Зато ты впечатлений отхватишь по самое не хочу.

– Мне терять нечего, ты это знаешь! А увидеть прошлое хочется, пусть и другими глазами. Но хотелось бы будущее…

– «Носитель» только в прошлом, привязку мы сделали, век назад, плюс-минус пара лет. Хреново то, что тамошнее время не самое лучшее, а наша аппаратура экспериментальная – половина на половину, стоит рискнуть.

– «Эффекта бабочки» не будет?

– Хренаси! История, по сути, огромное дерево – если ты сверху на нижний сук упадешь, то по нему и поползешь. И если отпилишь, то с ним и грохнешься. Но то одна малая веточка в сонмище! Есть такая штука – многая вариативность! И кто знает, что в «ЭМ-поле» творится… Тесла в него входил разумом, а я тобой…

– Перестань, мне самому интересно! Так, все – алкогольная доза принята приличная, давай работай, иначе здесь усну, а не в аппарате. Веди меня!

– Что не сделаешь для пытливого разума, дружище?! Ну, как говорят, на посошок, и поехали!

Разъезд Утай под Тулуном

26 января 1920 года

– Фланги держите крепко… фланги… Армии стянуть, кулаком ударить сильно…

В одиноком доме железнодорожного смотрителя в полной тишине негромко раздавались хриплые слова, отражаясь эхом в покрытых ледяными узорами стеклах небольших окон. На узкой кровати, покрытой грязным домотканым покрывалом, сшитым из ветхих лоскутов материи, цвета которых уже давно пожухли, лежал человек. На изношенном кителе поблескивали потертой позолотой генеральские погоны, вот только не приказы он отдавал, а умирал в бреду – мучительно и долго.

Рядом с кроватью в полном молчании застыли трое военных, одетых столь разномастно, что более напоминали ополченцев, чем русских офицеров, и неотрывно смотрели на своего командующего. Его сухощавое тело, выдубленное тягостями и лишениями долгого зимнего похода через всю Сибирь, лицо с черными усами и бородкой, с обмороженными щеками и закрытыми глазами, вытянувшиеся руки, прежде крепко державшие и армию, и винтовку, сейчас поражали своей беспомощностью. На бесцветных губах умирающего генерала, одновременно с хриплыми стонами, изредка появлялись пузырившиеся при каждом выдохе капельки крови.