Измена в прошлом

Пролог

Прошлое.

— Паш, ты мне изменяешь? У тебя что-то с Лариской было?

Я смотрела на мужа, быстро и с аппетитом, поглощающего ужин. С тренировок он всегда приходил жутко голодным. Сегодня у него был длинный и тяжёлый день. Университет, тренировка и потом… библиотека. Так он сказал, когда поздно вернулся домой. Подготовка к защите диплома.

Раньше у меня и мыслей не было сомневаться в его словах, но сегодня всё изменилось.

Пашка оторвался от тарелки и медленно поднял на меня глаза. На долю секунды в них промелькнуло смятение, но муж быстро взял себя в руки и беззаботно улыбнулся.

— Ты чего, Юла? Что придумала?

— Я видела вас сегодня. — я замолчала, пытаясь проглотить вязкий ком в горле. — На трамвайной остановке. Вы целовались как… как…

Как объяснить, что их поцелуй не был похож на случайный или просто дружеский чмок в щёку? Так целуются люди, которые спят друг с другом. Люди, у которых уже был секс.

— У вас с ней было?

Пашино лицо закаменело. Он окинул меня с ног до головы изучающим взглядом, словно оценивал какой урон мне могут нанести его слова. Выдержу ли я удар, не сломает ли меня его признание.

В его глазах я уже видела ответ, и от понимания неизбежной катастрофы сердце сжалось в крошечный комочек и билось где-то в районе горла, мешая дышать. Я хватала воздух ртом и пыталась не заплакать.

Нет, нет! Скажи мне что-то, что успокоит меня. Соври. Улыбнись своей волшебной улыбкой и сведи разговор к шутке. Убеди, что у нас всё в порядке! Не бей! Но он ударил:

— Ну, было. — с досадой сказал, как выплюнул Паша и отвёл взгляд, словно ему неприятно было смотреть на мою жалкую улыбку. — Было, Юла. А чего ты ждала?

Я уже ничего не ждала. Только дрожала всем телом и пыталась дышать. В эту самую минуту, во мне, корчась и плача, мучительно умирала наивная, романтичная девочка, которая до последнего верила в наше с ним "они жили долго и счастливо и умерли в один день".

Вот оно. Случилось. То, о чём меня предупреждали мамины подруги: "Ох, Юлька, красивый муж — чужой мужик. Всю жизнь на него бабы будут вешаться, и рано или поздно он от тебя загуляет".

То, о чём говорила мама, удручённо качая головой: "Не по себе ты парня выбрала Юля. Чем тебе наши ребята не нравятся? Ты обычная, а Павел твой слишком красивый, да и не простой".

Я непроизвольно прижала ладонь к горлу, пытаясь удержать рвущееся из него вместе с рыданиями сердце.

Всё, чего мне хотелось в этот момент, это кинутся к мужу, прижаться к широкой твёрдой груди, спрятаться на ней от боли и отчаяния. Чтобы обнял, успокоил, утешил, как было всегда до сегодняшнего дня. Сегодня он был моим палачом. Убийцей, во взгляде которого, почему-то сквозило сочувствие и сожаление. Кажется, что уже и сам был не рад, тому что сказал.

— Юла… — Пашка резко встал из-за стола и шагнул ко мне, но я предупреждающе выставила вперёд дрожащую руку. Не надо! Если он прикоснётся ко мне сейчас, я сорвусь в истерику, разрыдаюсь. А мне нельзя. Я уже слышу, как в соседней комнате проснулся сынок и лепечет что-то в своей кроватке. Не хочу напугать его.

Глава 1

— Лё-ляя, вставай.

Мама снилась мне так редко, что я уже стала забывать её голос. Такие сны я хранила в памяти как драгоценные жемчужины в хрустальной шкатулке.

Зажмурилась покрепче, пытаясь сохранить такой долгожданный сон про маму, но кто-то откинул одеяло с моих ног и ласково пощекотал ступню.

— Лёляяя, просыпайся.

Так будила меня только мама в моих далёких детстве и юности. И я, как тогда подсунула под ласковые пальцы вторую ногу — ещё эту пощекочи.

И Лёлей меня тоже называла только мама. Я давно уже не Лёля, и не Юла, и даже не Юля, для всех я Юлия Владимировна Бордова.

Пытаясь удержать сон, я замерла, наслаждаясь давно забытой лаской. И только когда кто-то похлопал меня по попе, накрытой одеялом и маминым голосом сказал:

— Лёлька, просыпайся, я не хочу из-за тебя опаздывать. — я распахнула глаза и осторожно повернула голову в сторону говорящего.

И увидела маму! Маму, выходящую из спальни. Не из той, в которой просыпаюсь все последние годы, а из моей девичьей, в нашей старой квартире, в которой я жила с мамой до моего замужества.

— Подъём, подъём, — уже более строгим голосом сказала мама, обернувшись в двери, — позавтракать не успеешь, опять голодная пойдёшь.

Она вышла из комнаты, а я, озираясь, села на кровати.

Ну надо же, какой чёткий и ясный сон! Вокруг всё такое родное, знакомое, но с годами подзабытое. Моя односпальная кровать, трельяж, полированный трёхстворчатый шкаф, письменный стол у окна. На стене над столом, вырванный из какого-то журнала, портрет улыбающегося Карела Готта.

На полу длинная сиреневая дорожка с жёлтыми полосами по краям — ужасы советского прошлого. Вязаная кофточка на спинке стула. Я уже давно забыла о её существовании, некоторые вещи совершенно стёрлись из памяти, а ведь я её, когда-то, так любила.

Пощупала рукой подушку — перьевая. Я такими уже много лет не пользуюсь. Проклятая аллергия на пух и перо. А в юности спала и ничего. Белоснежное, накрахмаленное постельное бельё, из квадратного проема пододеяльника видно атласное ватное одеяло. Под ним было так уютно и тепло спать!

Так странно! Я будто спала и не спала одновременно. Слишком много деталей, вещей из моей молодости, давно позабытых. На письменном столе старая настольная лампа, железная и ужасно тяжёлая. Деревянная карандашница, расписанная под хохлому. Всё такое близкое и в то же время далёкое. Оставшееся в счастливом и безмятежном прошлом.

Я осторожно, стараясь не спугнуть то ли сон, то ли явь, откинула одеяло и встала босыми ногами на холодный пол. На цыпочках подошла к окну и, отодвинув тюль, посмотрела на улицу.

Густая, пышная крона старого тополя привычно загораживал весь вид из окна. Так было всегда, сколько я себя помнила. Только зимой, сквозь голые ветки можно было увидеть дом напротив, и идущих по тротуару людей. Сейчас тополь зеленел молодыми, глянцевыми листочками.

Я погладила пальцами поверхность стола, потрогала карандаши в карандашнице, они ответили деревянным перестуком, как коклюшки для плетения кружева.