Его остановили на пункте таможенного досмотра в аэропорту. Еще бы! Один только внешний вид Терри наводил на подозрения.

Бледный цвет лица после многих бессонных ночей и бог знает чего еще, купленный в магазине «Оксфам» пиджак[1], футболка с логотипом американского клуба «СиБиДжиБи», джинсы «Ливайс» — Терри не стирал их с того самого дня, как купил и залез в них в ванну (его мать тогда кричала, что он сляжет, а отец — что он чертов псих), и ботинки «Доктор Мартенс». А венцом всего были его короткие, иглами торчащие волосы. Терри выкрасил их в черный цвет — и плохо, надо признать, — какой-то краской под названием «Глубокая ночь», которую обнаружил на нижней полке стеллажа в женском отделе магазина «Бутс».

— Задержитесь, сэр. «Сэр» прозвучало как укол, как язвительная шутка. Разве такого, как Терри, можно было назвать «сэром» на полном серьезе? Двое таможенников. Одному на вид около тридцати. Бачки и интересная стрижка — длинные волосы сзади и заметно короче спереди и по бокам — придавали ему сходство с каким-нибудь футболистом с Кингз-роуд, который изо всех сил старается угнаться за модой. Второй — вообще древний — может быть, даже старше отца Терри, но без свойственного последнему огонька в глазах.

— Далеко ездили, сэр? — поинтересовался старикашка, встав по стойке «смирно».

За плечами — долгие годы в униформе.

— В Берлин.

Тот, что помоложе, — обросший, как какой-нибудь персонаж из романа Диккенса, — уже вовсю рылся в дорожной сумке Терри. Он извлек из ее недр футболку с надписью «Боже, храни королеву», серебристый диктофон, запасную упаковку батареек, микрофон и пару трусов.

Как часто говорила мама Терри: никогда не знаешь, когда прижмут.

— В Берлин? Там должно быть просто чудесно в это время года, — воскликнули бачки, а старый солдат захихикал.

Очень остроумно. Бивис и Батхед из Третьего терминала.

Солдафон раскрыл толстый синий паспорт Терри на странице с фотографией и как следует вгляделся. Бледный черноволосый юноша, стоящий перед ним, имел мало общего с физиономией на снимке. Это был снимок из прошлого Терри — прошлого, в котором он был счастливым обладателем волос мышиного цвета и мешковатой одежды, жил дома с мамой и папой, работал на заводе по производству джина и видел сны наяву. Тогда он только и мечтал о другой жизни.

Именно на этом снимке была запечатлена его неудавшаяся стрижка перьями. Терри стремился выглядеть как Род Стюарт, а в итоге стал больше похож на Дэйва Хилла — гитариста из группы «Слэйд». Он даже был слегка загорелым. В тот период Терри еще только собирался начать жить. Когда солдафон захлопнул паспорт, у юноши горели щеки.

Бачки пробирались в самую глубь его сумки, и Терри невольно передернуло. Там лежали вещи, которые для него очень много значили. Вот экземпляр «Газеты» двухнедельной давности. На ее обложке красовался Джо Страммер, напоминающий блистательного и обреченного Лоренса Харви из кинофильма «Путь в высшее общество». Таможенник развернул «Газету» и с полным безразличием пробежал глазами по разделу новостей и заголовкам, которые явно ни о чем ему не говорили.

«Костелло этого года». «Инциденты с „Талкинг хид“». «Распад Бахмана и Тернера». «Мадди Уотерс — снова тверд». «Фэнни разогреет „Ридинг“?»[2]

Таможенник быстро пролистал «Газету», даже не взглянув на заглавную статью на развороте, автором которой был сам Скип Джонс — величайший музыкальный критик на всем земном шаре, но задержав внимание — будто в этом была фишка! — на разделе объявлений. — «Шедевры от Грязного Дика — собери коллекцию». — вслух прочитал человек с бакенбардами, искривив лицо в гримасе. — Ну и гадость, иначе не скажешь.

Он отшвырнул «Газету» в сторону и снова полез в сумку. На этот раз он извлек из нее весьма потрепанный экземпляр книги Тома Вулфа «Конфетнораскрашенная, апельсиннолепестковая, обтекаемая малютка», в которой были подчеркнуты целые абзацы. За книгой последовали незаменимые кассеты с записью недавнего интервью с легендарным Дэгом Вудом — единственным человеком, которого со свистом прогнали со сцены в Вудстоке.

С бесценными кассетами обращались так, словно это были какие-нибудь безделушки, которые в рекламных целях раздают при покупке бензина. И Терри захотелось посоветовать этим выродкам заняться чем-нибудь действительно полезным. Например, пойти поймать Карлоса Шакала.

Но если я так скажу, мне наверняка придется пройти полную процедуру личного досмотра, подумал Терри, вовремя прикусил язык и напрягся. Интересно, сколько еще будет ждать моя девушка?

— Какова была цель вашей поездки, сэр? — спросил старый солдафон.

— Я журналист.

Девять месяцев работы — а ему все еще доставляло невыразимое удовольствие произносить эти слова. Терри все еще испытывал эйфорию всякий раз, когда видел свое имя в начале статьи, особенно если рядом с именем красовалась фотография размером с почтовую марку. Казалось бы, мелочи, но они служили неоспоримым доказательством: Терри становился тем, кем хотел быть всегда. И теперь его уже не остановишь.

— Журналист? — переспросил таможенник с тенью подозрительности в голосе. Будто настоящий журналист обязан ходить в костюме и галстуке, носить с собой дипломат, быть в преклонном возрасте или что-нибудь вроде того!

— Ну и о чем же вы пишете?

Терри улыбнулся.

Заканчивался еще один летний день 1977 года, и что-то особенное чувствовалось повсюду. Это что-то витало в воздухе, обитало в клубах, доносилось из каждого радиоприемника. Все вдруг снова стало хорошо, как и десять лет назад, в шестидесятые, когда Терри был еще ребенком, а его родители считали «Битлов» милыми ребятками.

О чем он писал? Он писал о том, как все меняется. Все, начиная с причесок и заканчивая штанами, а также то, что в этом промежутке.

О чем он писал?

Да, это хороший вопрос!

Терри вспомнил фразу, которую недавно услышал от Рэя Дэвиса. Музыкант признался, что готов зарыдать всякий раз, когда знакомится с чьей-нибудь коллекцией записей. Это ведь так трогательно — видеть разложенные перед тобой пластинки, такие беззащитные, распростертые и с годами вытесняемые другими. А все потому, что среди поцарапанного винила и помятых конвертов заключены все надежды и мечтания чьей-то личной вселенной — все то, чего хочет, в чем нуждается и по чему тоскует молодое сердце.