Евгений Форкачев-Ульский

Мысли перед дуэлью

Заря-я-дить орудия!

Господи… какой ужасный клич.

— Готовьсь! — провыл человек в очках.

Что за позор, что за смрадное происшествие мы наблюдаем…

Исключительно для читателя, окунемся в повествование немногим ранее. Мы переберемся в Петербург, на квартиру, в большую комнату, где четверо мужчин вели довольно грубо диалог.

Один человек был одет в грязный сюртук, а в руках он бережно держал мятый цилиндр. Ему было за тридцать. Именно поэтому он посчитал, что слежение за своим видом, есть самое менее важное дело. Стоящий напротив молодой человек, в парижском фраке с вычурными узорами, осматривал третьего мужчину в жилете. Тот, что во фраке, очень походил на сильного бюргера, жесткого и строгого характера. В углу сидел усатый старик в очень дорогом, по виду, пальто.

Воздух и обстановка были горячими и напряженными. Что-то всех присутствующих тревожило.

— Мусье Франк, то есть я! собственно говоря, не являюсь простофилей, как вы себе позволили считать, дорогой Анатолий! И я не потерплю оскорбления, которое вы посмели нанести мне, моему народу, моему государству и следовательно — моим корням. Я же в свою очередь, оставляю решение за вами, предлагая два пути: оставаться оскорбителем или же тем паче хуже — человеком без чести, или же вы, Анатолий, согласитесь на неё и останетесь в моих глазах мужчиной! — русский француз топнул ногой и подняв палец над головой, этим жестом воцарил неловкое молчание.

Это молчание растеклось по комнате. Анатолий (тот, что в жилете), будто и не слушал собеседника. Вернее сказать, что он даже и не слышал его слова. Опустив голову на бок, он поникшими глазами смотрел в пол, словно деревянный.

Этот момент молчания решил нарушить человек в сюртуке. Он приподнялся со стула и тихо, мягко пролепетал.

— Может ли быть… мусье Франк, э…ну, полноте, позвольте вам сказать. Диалог оный не можно считать-с за действительные улики-с, ибо оба… оба, то есть вы оба были несколько… ну, пьяненькие-с. Конечно, если память моя мне не изменила вновь. Следовательно-с, говорили вы оба в разгоряченном состоянии, а это довольно часто-с приводит к таким неизбежным высказываниям с обоих сторон, ибо…

— Будьте милостивы, Игорь Прокофьевич, не несите чушь, — из-за угла заулыбался старичок, глядя на свои часы — часики вот, новехонькие… хе-хе. Мусье Франк, я готов вас уверить, что стыдные для всех нас попытки Игоря Прокофьевича притоптать вину Анатолия, говоря эти тирады о выпивке, выглядят пресквернейшим образом! — он продолжил улыбаться.

Игорю Прокофьевичу эта улыбка показалась весьма-весьма неприятной и даже мерзкой в этот момент: “Старик беззубый, шельма!” — прошипел он про себя.

Анатолий же в это время продолжал быть в состоянии полного и грустного равнодушия. Он смотрел в пол и разглядывал щелочку в нем. Холодок страха пробежал по его спине.

В итоге, вышли из дому все эти люди с плачевным и страшным вердиктом — дуэль. На пистолетах.

“На пистолетах!” — думал Анатолий накануне дуэли — “Что и как, могло, произошло и было…” — в голове был набор слов, который повторялся в разношерстном порядке, как говорится.

В тоже время, почти на другом конце Петербурга, Франк в компании гусар, обсуждал молоденьких девиц, пил до дна и тому подобное. А также, громко говорил о своей чести и правоте, пускай и никто не спрашивал его о дуэли: русским гусарам было не ловко, если говорить сглаживая углы, когда француз, пущай и уже приближенный к русской культуре (так, что совсем не отличить), высказывает слишком вульгарные des piques о другом и поистине русском человеке. Однако переглянувшись, гусары молча воспринимали сказанное товарищем с запада, если можно так выразится — “как данное”.

В тот вечер богатый старик и Анатолий, поздненько, в получасе до двенадцати, решили выпить. Старик был готов предложить направится в “довольно приличную выпивочную-св за углом!” Но Анатолий строго отклонил предложение, сказав, что на квартире его завалялся иностранный “десерт”, представляющий из себя английскую выпивку, сильно отличающуюся от нашей — русской наливочки-с, водочки-с.

— Ты, мой друг, самостоятельно дай себе наказанье на будущий день… — заговорил старик — я просто погляжу.

— Какой будущий день! — завопил Анатолий — вы, Виктор Евгеньич, говорите о будущем дне?

— Да-да, mon amie, а о чем еще? Или ты решил, что аки дуэль — то бишь смерть, кончина и пути обратного нет?

— Прошу вас, не говорите нынче по-французски.

Старик ухмыльнулся.

— Ты, Анатолий, не о дуэли думай, — начал он — Я то знаю вас молодых — вам накануне лишь бы о том как стрелять поточнее думать, о том каким боком лучше стоять, о том какое платье надеть… Вы, ну а в частности случая, ты — он ткнул Анатолия пальцем — думай о будущем в обоих исходах. Все де возможно на этом свете: не получиться — так упокой, Господь, душу раба, а главное помоги раскаятся перед выстрелом, после него, не важно. Только после раскаяния сердцем и душой пройдет дуэль. Она де по сути-с воплощение того самого суда, искупления и исповеди, что вы изучали в детстве в книгах церковных. Дуэли эти — не про глупое убийство за такое же глупое понятие чести… Честь то не глупа, она смиряет и дисциплинирует, но ее понимание… оно сгубило многих молодых ребят. Про Евгения читали? То-то же! В дуэли цель не то, чтобы совершить иной грех — не убий, помнишь? Цель иная — ощутить свист возле уха, почувствовать всем телом как отдернулись власы; испугаться, зарыдав как ребенок неокрепший, но раскаяться! Встать на колени-то на землю-матушку и к черту все этих пистолеты и дуэли, в эти моменты над всем возникает знак равенства, ведущий к огромному, я бы даже сказал вселенскому балансу. В другом же исходе — раскаяться вдвойне, молись Господу, чтобы уберег тебя в другой раз даже от мысли о ней! Провинился — принимай наказание от всевышнего — достойно; наказываешь — помилуй провинившегося с достоинством. Останься человеком с обоих сторон баррикад. Коли страшно, так и должно быть — этот неизведанный прыжок с разбега в воду, с надеждой и верой что не разобьешься в кровь о скалы. Будь собой, покайся в сердце — и те