Поначалу я поверила во второй шанс. Иначе как еще объяснить тот факт, что после аварии, когда дым рассеялся и автомобиль, перестав кувыркаться, приземлился вверх колесами в канаву, я выжила и услышала плач моей крошки Элизабет? Полицейский вытащил нас из машины и отвез в больницу, где мне наложили гипсовую повязку на сломанную ногу, а Элизабет – совершенно невредимая, о чудо! – все время сидела у него на коленях. Он держал меня за руку на процедуре опознания тела моего мужа Джека. Полицейский присутствовал на похоронах. Он наведался ко мне домой, чтобы лично сообщить об аресте пьяного водителя, столкнувшего нас с дороги.

Полицейского звали Курт Нилон. Он долго еще продолжал навещать меня после суда и вынесения приговора, чтобы удостовериться, что у нас с Элизабет все хорошо. Он приносил игрушки на ее день рождения и Рождество. Прочищал засорившиеся трубы в ванной на втором этаже. После дежурства приезжал стричь траву в саванне, возникшей на месте нашей лужайки.

Джек был любовью всей моей жизни, и, выходя замуж, я собиралась остаться с ним навсегда. Но это было до того, как какой-то мужик с уровнем алкоголя в крови 0,22 промилле разрушил это «навсегда». Меня тогда удивило, что Курт понимал: можно и не полюбить так же сильно, как в первый раз, – но еще больше удивило, когда оказалось, что полюбить все-таки можно.

Через пять лет я, узнав, что у нас с Куртом будет ребенок, почти пожалела об этом. Чувство было сродни тому, как, стоя в прекрасный летний день под необъятными голубыми небесами, предвидишь, что никакое возможное будущее уже не сравнится с этим моментом. Когда умер Джек, Элизабет было два года, и она считала Курта своим отцом. У них сложились особенные отношения, и подчас я ощущала себя третьей лишней, как если бы Элизабет была принцессой, а Курт – ее рыцарем.

С приближением появления маленькой сестренки (странно, но все мы представляли себе только девочку) у Курта и Элизабет развилось состояние крайнего возбуждения. Элизабет рисовала подробные эскизы детской комнаты. Курт нанял подрядчика для сооружения пристройки. Но потом у матери строителя случился удар, и ему пришлось неожиданно переехать во Флориду. Ни одна другая бригада не успевала выполнить наш заказ до рождения ребенка. В стене дома зияла дыра, потолок чердака протекал, на подошвах обуви росла плесень.

Как-то раз, на седьмом месяце беременности, я спустилась в гостиную и увидела, что Элизабет играет в ворохе листьев, занесенных в комнату из-под пластиковой завесы. Мое смятение – то ли разреветься, то ли убрать листья с ковра – прервал звонок в дверь.

Стоявший на пороге незнакомец держал в руках холщовую сумку с инструментами – она всегда была при нем, как у некоторых всегда с собой бумажник. Его спутанные волосы падали на плечи. От замызганной одежды веяло снегом, хотя для этого еще не настала пора. Шэй Борн возник неожиданно, как рекламная листовка с летнего карнавала, подхваченная зимним ветром, что вызывает лишь недоумение, где она таилась все это время.

Заговорил он сумбурно, сбиваясь с мысли. Ему даже пришлось замолчать, чтобы подобрать нужные слова и сказать то, что собирался.

– Я хочу… – начал он, но смутился и попытался снова: – У вас… есть здесь, потому что… – От напряжения у него на лбу выступили мелкие капельки пота, наконец он произнес: – Есть тут у вас какая-нибудь работа?

В этот момент ко мне подбежала Элизабет, и я стала закрывать дверь, инстинктивно защищая дочь.

Уходи, подумала я, а вслух выпалила:

– Пожалуй, нет…

Элизабет взяла меня за руку и, подняв взгляд на мужчину, заявила:

– Много всего надо починить.

Присев на корточки, он свободно заговорил с моей дочерью. Слова, минуту назад дававшиеся ему с большим трудом, теперь лились потоком.

– Я могу вам помочь, – заверил он.

Курт всегда предостерегал меня, что люди на самом деле не такие, какими кажутся, что, прежде чем давать обещания, необходимо выяснить все данные о человеке. На это я обычно отвечала, что он чересчур подозрителен, что он коп до мозга костей. В конце концов, самого Курта я впустила в свою жизнь просто потому, что у него добрые глаза и щедрое сердце, – и даже он сам не оспаривал результат.

– Как вас зовут? – спросила я.

– Шэй. Шэй Борн.

– Вы наняты, мистер Борн, – сказала я, и это стало началом конца.

Шэй Борн совершенно не походил на человека, которого я ожидал увидеть.

Я полагал, что встречу неуклюжего верзилу с мясистыми кулаками, короткой шеей и глазами-щелочками. Это же было преступление века – двойное убийство, приковавшее к себе внимание обывателей от Нашуа до деревушки Диксвилл-Нотч; преступление еще более ужасное из-за его жертв: маленькой девочки и полицейского, ее отчима. Оно заставляло задуматься: а безопасно ли находиться в собственном доме, не нападут ли на тебя в любой момент те, кому ты доверял? Вероятно, по этой причине прокуроры Нью-Гэмпшира впервые за пятьдесят восемь лет добивались вынесения смертного приговора.

Поскольку СМИ проводили массированную кампанию, то поговаривали даже, что вряд ли найдутся двенадцать присяжных, не успевших составить мнение об этом преступлении, но суду удалось разыскать нас. Меня раскопали в читальном зале Университета Нью-Гэмпшира, где я писал дипломную работу с отличием по математике. Я месяц жил впроголодь и не следил за новостями, так что оказался идеальным кандидатом для дела Шэя Борна, совершившего тяжкое убийство.

В первый раз, когда мы вышли гуськом из «загона» для присяжных – комнатушки в здании главного суда первой инстанции, которая вскоре стала нам чем-то вроде родного дома, – я подумал, что судебный пристав по ошибке привел нас не в тот зал. Обвиняемый был невысок ростом и имел хрупкое телосложение. Таких парней обычно донимают шутками в старших классах. На нем был твидовый пиджак, в котором он совершенно утонул, а узел галстука оттопыривался от шеи под прямым углом, словно под действием магнита. Руки в наручниках свернулись на коленях наподобие маленьких зверьков, голова была выбрита почти наголо. Он уставился на свои ноги и не поднял взгляд, даже когда судья произнес его имя, прошелестевшее, как пар из радиатора.

Пока адвокаты готовились к заседанию, в зал влетела муха. Я заметил ее по двум причинам: в марте в Нью-Гэмпшире мухи – редкость, и еще я подумал, как же прихлопнуть ее в наручниках и с цепью на поясе. Увидев перед собой насекомое, застывшее на странице желтого блокнота, Шэй Борн поднял руки и с металлическим звоном шмякнул ими по столу. Потом один за другим веером раскрыл пальцы, и муха взмыла вверх, намереваясь докучать кому-то другому.